– А я бы сходил в лес… Один. Ограниченный поиск. Одному искать легче. На одного и выйти кто-то может. На ловца, как говорится… Или на живца…
Капитан Герасимов вдруг выпрямился и всех оглядел.
– Толстощекин, отставить минометный обстрел! В лес иду я. С собой беру старшего лейтенанта Шамсутдинова и… – Капитан ненадолго задумался.
Старший лейтенант Патрикеев выступил вперед, предлагая свою надежную кандидатуру.
– И лейтенанта Корепанова… Патрикеев остается за меня командовать объединенным отрядом. За меня же, Паша, выходишь на связь со штабом, объясняешь обстановку. Все понятно? Командиры взводов, прикажите готовить завтрак. Мы выходим сразу же после завтрака.2. Младший сержант Петя Востриков, почти готовый снайпер, объявляет себя атеистом
Руки нам развязали. Они даже не успели устать от веревок за время короткого перехода от шахты до двери в комнату эмира. Но охрану к нам приставили немалую. Шесть автоматных стволов, по три на каждого, стерегли каждое наше движение, да еще и Имран был здесь же, и хотя свой автомат он не поднимал, тем не менее я обратил внимание на то, что предохранитель он опустил в нижнее положение, то есть в режим автоматической стрельбы. В глазах каждого из охранников серьезная настороженность.
– Вперед! – скомандовал Имран.
Мы с Валеркой шагнули вперед. Я сразу понял, какую ошибку он допустил. Если мы первыми подойдем к имаму, то имеем возможность захватить его и требовать своего освобождения. Это тоже вариант. Оказавшись с имамом на одной линии, можно действовать смело, потому что стрелять в этом случае бандиты не рискнут – слишком велик риск попасть в своего эмира.
Заскрипела дверь. Я вошел первым в короткий проход, за которым оказался второй грот, вполовину меньше первого, где тоже горели масляные светильники, и даже в большем количестве, но здесь не было такой хорошей вентиляции, и в гроте стоял чад и запах прогорклого масла. Наверное, если привыкнешь, чад можно и не замечать, но мы с Валеркой с непривычки сразу закашлялись. Запах масла встал в горле неприятным комом. Но я успел обратить внимание на то, что поторопился обвинить Имрана в тактической ошибке. В гроте, помимо важного старика невысокого роста и с ласковыми глазами, были еще два автоматчика, которые сразу наставили на нас оружие. Значит, бандиты и здесь лишили нас инициативы. Не перестраховались, а только подстраховались.
Старик был одет просто, без затей, во все то ли черное, то ли бурое, и на улице ничем бы не привлек внимания, кроме красивого резного посоха, на который опирался двумя руками, словно боялся, что не сможет стоять прямо. Вообще почти всем горцам, невзирая на возраст, свойственна прямая спина и расправленные плечи. И от этого вид у них всегда был гордым. Впрочем, старик к таким проявлениям внешности был равнодушен и даже с посохом слегка сгибался.
На удивление, в гроте была даже мебель, непонятно каким образом сюда доставленная. Конечно, не какая-то шикарная гостиничная, а самая обыкновенная, без затей, но вполне приличная: обеденный стол, письменный стол, стулья. А в углу, отгораживая какое-то внутреннее помещение, должно быть, спальное, висел тяжелый полог.
Нас поставили в центре грота. Я скрестил руки на груди, показывая свою независимость, а Валерка убрал за спину. Там у него, насколько я помнил, была спрятана граната, которой можно было бы и здесь воспользоваться. Но, конечно, предварительно следовало выяснить, что за обстановка создалась вокруг нас. И потому Валерка не спешил форсировать события.
– Вот, значит, они какие – «летучие мыши»… – Старик с ласковыми глазами смотрел на нас, кажется, с добротой, и голос его звучал вполне по-доброму, и только любопытство в нем проглядывало.
Мы молчали, еще не выбрав линию поведения: либо прогнуться, чтобы потом выпрямиться, как ветка яблони, а можно надеяться на свою непоколебимую прочность, как ветвь дуба.
– Мне вот тут сказали, что вы снайперы, – продолжил имам, разговаривая совершенно без акцента. – Следовательно, вы сильно провинились перед нами. Снайперы всегда много горя в дома приносят. И их наказывают в первую очередь. К тому же вы контрактники, наемники то есть. Жалко бывает солдат, которых в армию призвали, – они не виноваты. А контрактники сами себе дорогу выбрали. Захотели убийцами стать. Нехорошее это дело… И потому, честно говоря, я не решил еще окончательно, помиловать вас или казнить, хотя мои помощники уговаривают меня склониться в сторону милости.
Добренькие глаза ощупали нас достаточно цепким изучающим взглядом. И, странное дело, мне показалось, что глаза и взгляд живут в этом человеке отдельно. Доброту глазам придавали, наверное, множественные морщинки, веером разбросанные вокруг них. А во взгляде были и сила, и жесткая уверенность в себе, и гордость, и холодная властность. Когда имам не смотрел прямо, он выглядел добреньким. Но при взгляде прямо в глаза человека, не слишком сильного духом, могла бы охватить дрожь. Но мы с Валеркой глаза не отвели. Мы готовились к жесткому противостоянию и потому взгляд имама выдержали.
Он чего-то ждал от нас. Хотелось надеяться, что не того, что мы упадем ему в ноги, чтобы вымолить милость. Наконец имам не выдержал и сам сказал:
– У всех мусульманских народов есть давний обычай: враг перестает быть врагом и становится другом, если отрекается от своих прежних дел и принимает ислам. Потому с вами разговор может быть только об одном…
Я усмехнулся, а Валерка демонстративно перекрестился.
– Ты верующий? – спросил имам.
– Верующий православный христианин. – Валерка сказал это с таким достоинством, что я почувствовал за него гордость.
– Вот ведь какая беда, – усмехнулся имам. – Покажи крест. Носишь крест?
– Ношу, – сказал Валерка и стал расстегивать одежду, чтобы обнажить грудь.
Имам шагнул ближе. Я бы, наверное, на месте Валерки тут же попытался захватить его и, используя в качестве щита, чтобы перехватить инициативу, завладеть оружием, которое лежало на столе. Это было возможно, и стрелять бы никто не стал, потому что слишком велика вероятность попасть в эмира. Да если и не попадешь, эмир потом не сможет простить, что его жизнью рисковали. Потому у меня была мысль, что стрелять бандиты не решатся. Но он шагнул не в мою сторону, а в сторону Валерки. Валерка – тоже парень не промах, и в другой обстановке он мог бы, наверное, все сделать прекрасно. Однако ему мешало его религиозное сознание. Наверное, он посчитал кощунственным использовать ситуацию, при которой показывал крест. Крест не может быть ловушкой даже для врага. А крест у Валерки был особый.
В армии всякое случается. И командиры попадаются всякие: и верующие, и неверующие, и вообще отъявленные атеисты. Последних, к сожалению, значительно больше. Особенно среди командиров среднего звена, которые в советские времена успели хлебнуть атеизма, но недостаточно. Те, что постарше, нахлебались вдосталь, да и время им уже подошло к Богу приближаться, потому они мягче. Молодые чаще бывают верующими или по крайней мере сочувствующими. Но всегда есть возможность нарваться на такого командира, который запрещает носить крест. Видимо, Валерке такой и достался. И потому он нашел для себя выход: сделал татуировку – цепочка через шею, а на груди – крест с распятием.
