Так Роб, во-первых, избежал крупной неприятности, а
во-вторых, дотумкал, что Дар, если применять его с толком, способен приносить
практическую пользу. Даже странно, что очевидную вещь он сообразил не сразу, а
ведь считал себя умным.
И тут в голове десятиклассника началось такое броуновское
движение, что он утратил сон и аппетит.
Следующие четыре дня он не выходил из дому, с утра до вечера
разгуливая по комнате и натыкаясь на стены. От перспектив захватывало дух. С
умением читать чужие мысли и видеть всякого человека насквозь можно было
достичь многого, очень многого.
На пятый день Роб объявил мамхену:
– Всё, хорош бездельничать. Я здоров. Завтра пойду в школу.
Закат Солнцева
На встречу со свидетелями его колиногорского конфуза Роб
шел, стиснув зубы. Нарочно дождался звонка – не хватило храбрости войти в класс
до появления учителя. Вся надежда была на то, что история с катастрофой как-то
поумерит пыл насмешников. Для пущей жалости любовник леди Кулаковой забинтовал
себе голову, а руку повесил на черную перевязь (это уже для импозантности).
Постоял минуту перед дверью, собираясь с духом. Постучал.
– Ну кто там еще? – раздался суровый голос Бориса
Сергеевича. – Входи. А если бы ты на поезд или самолет опоз…!
Но увидев просунувшийся в щель забинтованный лоб, учитель
смягчил выражение лица.
– А-а, Дарновский. Выписали? – Видно было, что хочет человек
сказать что-нибудь сочувственное, но не умеет. Такой уж Борис Сергеевич был сухарь,
недаром его прозвали Тутанхамоном. – Ладно, будем надеяться, до свадьбы
заживет, – неуклюже пошутил он, проявив чудеса человечности.
– Не успеет, – громко сказал с места Петька Солнцев. – У
Дарновского свадьба совсем скоро. С одной леди.
Роб помертвел. Этого-то он и боялся. Неужто весь класс в
курсе его позора?
Однако фыркнул только Сашка Луценко, солнцевский прилипала.
Больше никто даже не улыбнулся, в том числе из бывших на Регинкиной даче. На
Роба и его липовые раны смотрели сочувственно, а кое-кто из девчонок жалостно
сморщился.
А чего это Солнцев так нарывается, подумалось вдруг Робу.
Странно. Все-таки одноклассник, можно сказать, с того света вернулся. Что-то
тут не так.
Он внимательно посмотрел в улыбающуюся физиономию обидчика.
Один глаз Солнцева вызывающе подмигнул, потом оба глаза сверкнули, и раздался
прерывистый голосок, тоненько прошелестевший: «Знает или нет? Фигня. Откуда
ему».
– Знаю, знаю, – вслух сказал Роб и тоже подмигнул, хоть так
и не понял, чего Солнцев боится.
Петька заморгал. Ага! В десятку!
– Что ты знаешь? – рассеянно спросил Борис Сергеевич. –
Садись за парту. Продолжим урок. Итак, начнем, как обычно, с блиц-опроса по
хронологии.
Дарновский занял свое место, но вправо, где сидела Регинка,
пока не смотрел. Для этого надо было собраться с мужеством.
С исторической наукой успехи у Роба были хуже, чем с
остальными предметами. Производительные силы, производственные отношения,
классовая борьба – это еще ладно, но на зубреж дат память у него была
неважнецкая. Кроме того, имелось у него нехорошее подозрение, что Борис
Сергеевич собирается засадить ему во втором полугодии (а стало быть, и за год)
четверку, и тогда прощай, медаль.
Когда учитель, подняв глаза от журнала, спросил:
– Добровольцы есть? – Роб сразу поднял руку.
– Хм, безумству храбрых, – промурлыкал Борис Сергеевич,
глядя на него поверх очков своими серыми глазами. – Ну-с, Сан-Стефанский мир.
«Восемьсотсемьдесятвосьмой», – тут же проговорил мягкий, с
подсюсюкиванием голос.
– 1878-ой, – уверенно произнес Роб.
И дальше пошло, как по маслу: задавая вопрос, учитель
мысленно давал на него ответ. Чего проще?
– Восстание Пугачева?
– 1773–1775.
– Отлично. Отмена крепостного права.
– 1861.
– Может, и число вспомнишь?
– 19 февраля.
– Ну, а… взятие Измаила?
– 1790-ый.
– Молодец. Я вижу, Дарновский, авария твоим мозгам только на
пользу пошла.
А сюсюкающий голос прибавил: «Пятерку, конечно, пятерку, и
пошел он к черту. Это подонком надо быть. Парень чудом жив остался».
Борис Сергеевич, насупившись, поставил в журнале закорючку,
а Роб призадумался: кто «он»? Неужели директор? Это он требует от Тутанхамона,
чтоб поломал Дарновскому медаль? Так-так, учтем.
Весь остаток урока он готовился к тому, чтобы встретить
взгляд Регины. Что он там прочтет? Жалость? Насмешку?
И как только прозвенел звонок, решительно повернулся вправо.
Но Регина, до сего момента то и дело на него поглядывавшая
(он видел это боковым зрением), быстро опустила голову. Вид у нее был
виноватый.
Вокруг все грохотали стульями, щелкали портфелями, тянулись
к выходу, а Роб и Регина оставались на местах.
Коротко ответив тем, кто спрашивал его о самочувствии («Да
нормально всё, башка только немножко и руку стеклом порезало, фигня»),
Дарновский ждал, когда они наконец останутся вдвоем.
Не дождался.
Подошел Петька, оказывается, тоже не спешивший на перемену,
крепко взял Роба за руку повыше локтя и прошипел в ухо:
– Чего это ты знаешь, дрочила?
Дарновский посмотрел на него снизу вверх, прочел в голубых
глазах угрозу. И смятение. Внутренний голос Солнцева дрожал: «Неужели видел? Не
может быть! Он же ни разу не повернулся».
Так и не въехав, что это он мог видеть и куда ни разу не
повернулся, Роб шепнул:
– Видел, Петюнчик, всё видел. Но ты не трясись, я никому не
скажу.
На красавца-спортсмена стало жалко смотреть – так он посерел
и сник.
Чувствуя, что победил, хоть и не понимая, каким образом, Роб
покровительственно шлепнул Солнцева по щеке – раз, второй. И тот ничего,
стерпел.
– Ладно, Петушок, гуляй, у меня тут разговор.
И вот ведь загадка: Солнцев только носом шмыгнул. Молча
вышел, оставил Роба вдвоем с Регинкой.
