Но Дронову сейчас было не до загадок. Он нагнулся,
перевернул Репу на спину. Увидел белки закатившихся глаз. Сглотнул.
– Мертвый?
Мюллер пощупал толстую, как бревно, шею.
– Дышит. Сейчас побрызгаю – очухается. Стал расстегивать
ширинку, но Серега оттолкнул группенфюрера.
– Не надо. За это он тебя грохнет, насмерть. Когда я уеду.
– Куда это?
– Не знаю. Нельзя мне тут.
И объяснил про больницу, про разбитое окно, а главное про
дурдом. Мюллер засмеялся:
– Права не имеют. Ты, Серега, главное, меня держись. Я тебя
в обиду не дам. Если что, батю подключу. Я за тебя теперь землю переверну,
ясно? Двое нас с тобой, сверхчеловеков, на всё долбаное Басманово. Они у нас
вот где будут.
Он тряханул сжатым кулаком.
– Иди домой, Серега, отдыхай. Заслужил. И не заморачивайся
из-за всякой хрени. Всё нормально будет. Слово группенфюрера.
Вон оно что
На пороге ему на шею кинулась мамка.
– Сергунечка, родненький, чтой-то доктор говорит? –
зашепелявила она (передние зубы Рожнов выбил, еще в позапрошлом году). И давай
его обнимать, ощупывать. – Будто ты в автобусе побился?
Он отодвинулся – от матери здорово разило перегаром.
– Целый я, целый. Какой еще доктор?
– Да вот, – повернулась она лицом к коридору. И тут – на
тебе, давно не виделись – из комнаты в коридор выкатил бородатый, который из
больницы. У Сереги «то-так» скакнул было на «токо-так», но на пару секунд, не
больше. Вспомнилось, что Мюллер говорил.
– Вы чего? Вы права не имеете! Не поеду я! – попятился
Дронов, а сам весь напружинился – ну как у доктора и санитары с собой, из
психической неотложки.
– Не волнуйся, тебе нельзя! – быстро, но мирно заговорил
врач. – Я одежду твою привез, документы. Ты чего сбежал-то? Тебе покой нужен. У
тебя мерцающая аритмия. Пульс триста двадцать, вчетверо быстрее нормы. Это
очень опасно. Сердце может не выдержать. Ну-ка, иди в комнату, сядь. А лучше
ляг.
В комнате бородатый стал измерять пульс.
– Ничего не понимаю… Нормальный, семьдесят пять.
Зато Серега понял. Когда у него от страха сердце сжимается,
и в башке с «то-так» на «токо-так» переходит, это пульс в четыре раза
ускоряется. То есть не все вокруг начинают медленно говорить и двигаться, а он
сам вчетверо ушустряется. Вот оно что! То-то и Рожнов вмазать ему не смог, и
даже Репа. Ему казалось, что они шевелятся, как сонные мухи. Или как в
замедленном кино. А на самом деле они-то были нормальные, это он прыгал, будто
Чарли Чаплин.
– А что твой стук в голове? – спросил доктор растерянно. –
Не беспокоит?
– Прошло, – отмахнулся Серега. – Как на улицу вышел, сразу
башку ветром продуло. А вы не напутали тогда, насчет триста двадцати?
Бородатого он теперь не боялся, совсем.
– Всё может быть, – растерянно пробормотал врач. – Дай еще
раз померяю.
Теперь и вовсе вышло семьдесят.
– Пить надо меньше. – Серега выдернул руку. – Врач,
называется.
А сам думал: вчетверо быстрей! Вчетверо!
Новый порядок
Раньше Серега Дронов думал, что человеческая жизнь может так
быстро меняться только в кино. Или в сказке. Типа жил на свете замухрышка, кто
ни попадя об него ботинки вытирал, и вдруг – бац, поймал волшебную щуку либо
конька-горбунка. И сразу как повалило: и то, и это, и полцарства впридачу.
Во-первых, Рожнов. Сколько Серега с ним, заразой,
промучился, а тут чик-чирик, и нет Рожнова.
После стыка в Нежданке думал Серега отделать отчима как
следует – и за ШИЗО, и за мамкины выбитые зубы, но Рожнов дома больше не
появлялся. Так испугался пасынковой лихости, что даже шмотки свои не забрал. И
из ДЭЗа уволился. Уехал куда-то, с концами, будто и не было его.
Мамка денек поплакала и перестала. Серега с ней беседу
провел: мол, будешь квасить – смотри. Она только голову в плечи вжала, и с тех
пор он ее пьяной не видел. Наверно, так у нее душа устроена, надо ей кого-то
бояться, не мужа, так сына.
Дома хорошо стало. Чисто, спокойно. Захочешь жрать – в
холодильнике суп, котлеты. Ночью не орет никто, не лается, спи – не хочу.
А спал Дронов теперь допоздна. Потому что днем и вечером дел
было выше крыши. Помогал Мюллеру в Басманове новый порядок устраивать. Это
Мюллер так назвал – Новый Порядок. В смысле, что «зондеркоманда» с этих пор в
городе главная, как ее группенфюрер решит, так и будет.
Начал он с двух соседних команд, прибрал их к рукам, назвал
«бригадами». Это у него легко получилось. Взял с собой на стык Серегу, сказал:
ничего не говори, просто помалкивай.
Про то, как Серега Арбуза уделал и самого Репу по стенке
размазал, уже все знали. И смотрели на «зонтовского» бойца с почтением, стал
Дронов в городе сильно авторитетным человеком.
Прежних «зонтовских» Мюллер тоже переименовал в бригаду.
Серегу назначил бригаденфюрером и своим первым помощником.
Потом перетер кое с кем из «сычовских». Без Репы, которого
увезли в больницу с переломами и лопнутой селезенкой, те между собой
перегрызлись: одни стояли за Репу, другие откололись, признали за старшого
Арбуза. Ну а тот увел их под Мюллера, тоже стал бригаденфюрером.
Теперь можно было потягаться и с «вокзальными».
У них за первача числился Штык, парень взрослый, деловой. Он
мелочевкой не промышлял, знался с серьезными людьми из московских, крутил
гешефты с дальнобойщиками.
Вызвал Мюллер его на стрелку, потолковать. С собой взял
только Серегу. Осторожный Штык привел с собой восьмерых.
– Справишься если что? – углом рта прошептал группенфюрер,
когда увидел такую кодлу.
– Запросто, – дернул плечом Дронов, уверенный, что
«токо-так» его не подведет.
– А вынут перья?
– Плевать. Ты только в сторонку отойди, чтоб не порезали.
Подумаешь – перья. Пока они размахнутся, он между ними как
между стоячими пройдет. Мигнуть не успеют – по ушам настучит. А удар кулаком на
счетверенной скорости – это как бампером грузовика на скорости шестьдесят.
