Она откинула голову назад, приоткрыла рот, между тонких
неярких губ влажно блестели зубы, на шее подрагивала голубая жилка.
Вот бы не проснулась до самого дома, уснула бы
крепко-крепко, мечтал он. Чтоб через порог на руках внести.
И сбылось!
Он нажал на пульт, ворота бесшумно раздвинулись. Гравий во
дворе малость поскрипел, но тихо. Дверца открылась, почти не лязгнув, а
закрывать ее он не стал. Вторая тоже не подвела.
Задыхаясь от того самого, книжного чувства, Сергей осторожно
взял Марию на руки. Она, не проснувшись, обняла его за шею и по-детски чмокнула
губами. Килограммов сорок, ей-богу, подумал он. Пушинка.
Ступая на цыпочках, он перенес ее в спальню – не в свою, а в
боковую, где ночевала мать, когда заезжала проведать.
Положил на кровать, снял невесомые сапожки. Прикрыл пледом.
Развел в камине огонь, сделал на столе красиво: свечи в
серебряном канделябре, розы с рынка, поставил бутылку «Золотого шампанского»,
приборы, разложил на блюде деликатесы из «кормушки». Несколько раз ходил подглядеть
в щелку. Застыв, любовался на разметавшиеся по подушке локоны – от сторублевой
прически мало что осталось (ну и фиг с ней). На свесившуюся голую руку старался
не пялиться, а то Метроном не выдерживал.
Про то, что будет или чего не будет после ужина, думать
боялся. Ведь она как ребенок. Но это только по виду, на самом деле – женщина,
самая что ни на есть настоящая, в чем в чем, а тут у Сергея нюх был верный.
Девчонок-недоростков он на дух не выносил, хотя они на него вешались прямо
гроздьями. Одна поклонница, в Челябинске что ли или в Свердловске, даже в номер
через балкон пролезла. Размалеванная, крашеные волосы, сиськи по полпуда, а
самой максимум шестнадцать лет – слюнявый щенячий запах выдал. «Подрасти
сначала», – сказал он и тем же манером, с балкона, спустил обратно, ревущую.
Но от Марии пахло как надо. Ох, как же от нее пахло…
Только хрупкая очень, не сломать бы. Как эти ее ландыши. Как
бокал тонкого стекла. Как золотая рыбка из аквариума.
Будить ее он не посмел. Она вышла сама, довольно скоро –
или, может, время так быстро пролетело.
Увидела стол, просияла – оценила Дроновские старания. И
красной икры поела, и черной, попробовала крабов, финского салями, а на ананас,
прежде чем взять ломтик, долго любовалась. Может, никогда такого фрукта не
видела.
Сергей сидел, как дурак, с бутылкой шампанского, никак не
мог открыть – руки тряслись. Когда разливал по бокалам, половину расплескал
Тогда она подняла на него глаза, вопросительно.
– Я тебя люблю, – хрипло произнес Дронов слова, которых
никогда никому не говорил и не думал, что когда-нибудь скажет. А ведь сколько
раз втолковывал влюбленным в него бабам: в этом деле слова ни к чему.
Мария кивнула, улыбнулась. Он понял это так: мол, что ж,
спасибо.
Подошел, неуверенно протянул к ней руки, готовый убрать их
при малейшем признаке недовольства или испуга.
Но она приподнялась ему навстречу, закрыла глаза и вытянула
губы трубочкой.
Всё шло хорошо, просто замечательно.
Тихо ты, тихо, приказал Сергей сердцу. Не мельтеши, тут
особый случай.
Бережно поднял Марию на руки. Теперь, когда она не спала,
показалось, что весу в ней вообще нет.
У себя в спальне он заранее расстелил кровать – огромную, из
румынского гарнитура «Людовик Шестнадцатый», белую такую, с золотыми
финтифлюшками.
Но не хватило выдержки. Донес плавно, уложил осторожненько,
но как начал раздевать, сорвался. Зазвенело сердце, взорвался Метроном, и
больше Сергей ничего не слышал, лишь токо-так, токо-так, токо-так!
Классно всё получилось. Еще лучше, чем обычно. Другие
женщины словно бы уступали его ритму, а эта – единственная из всех – сама в нем
существовала, на такой же скорости, что Сергей. А может, и еще на более
головокружительной. Впервые он почувствовал себя получившим никак не меньше,
чем подарил.
Только одно неприятно зацепило. Он почему-то не сомневался,
что она девушка, что никого у нее раньше не было.
Долго собирался с духом. Уже отдышался, вернулся в обычный
ритм. Гладил ее по плечу, вздыхал. Наконец выдавил:
– Я у тебя не первый…
Она беззвучно рассмеялась, помотала головой и показала ему
один палец. «Нет, первый». А может быть, «Ты мой единственный». Тем же пальцем
пощекотала ему кончик носа, и Дронов тоже засмеялся. Не поверить ей было
нельзя.
Счастливый Дронов
И началось у Сергея счастье.
Утром он просыпался первый и, опершись на локоть, смотрел на
нее спящую – никогда не надоедало.
А сердце, предчувствуя, уже нетерпеливо разгонялось, подводя
к Режиму.
Любили они друг друга подолгу – так ему, во всяком случае
казалось. Расцеплялись мокрые от пота. Но по часам выходило, что меньше пяти
минут. Это из-за учетверенного полета времени. Может, токо-так даже быстрей,
чем вчетверо наяривал, никто ведь Сергею в эти мгновения пульс не измерял.
Ну, а если надо было с утра пораньше ехать по делам Фонда,
Дронов вставал потихоньку и до вечера носил неутоленный голод в себе,
накапливал – это тоже было счастье.
Днем он всё время был в разъездах, гонял по району: по
объектам, в райком-исполком, по областным конторам, в каждой из которых у него
завелись деловые знакомые или, как теперь говорили, «бизнес-партнеры».
Чем занималась в течение дня Мария, он не знал, ведь по
телефону с ней не поговоришь, да и вечером не расскажет. Он пробовал
расспрашивать, но беседа получалась короткой.
– Книжки читала?
Качает головой.
– Телек смотрела?
Качает (хотя дома целых три телевизора, и все японские).
– А видик?
То же самое.
За цветами ухаживает, решил Сергей, заметив, как похорошел и
попышнел сад. Он вообще-то любил всякую зелень, и в комнатах было полным-полно
растений в горшках и кадках, только раньше они плохо приживались, сохли, а
теперь так разрослись, что дом стал похож на оранжерею.
И чисто стало. Соседняя тетка, которая приходила убирать,
сказала, что больше не будет – незачем. Ни соринки, ни пылинки.
