Снова 10 мая
Апокалипсис апокалипсисом, но за зимой, как обычно, пришла
весна. Начиная с апреля света стало больше, чем тьмы, и ненадежное равновесие
во вселенной Дарновского нарушилось. Белая половинка жизни стала всё активнее
вытеснять черную. Находиться с Инной, говорить с ней о ничего не значащих
вещах, обнимать ее неприятно плотное, округлое тело становилось всё тягостней.
Крепло предчувствие: что-то произойдет, что-то близится.
Саундтрек днем почти стихал, зато с вечера начинал исполнять какие-то
заупокойные мессы и траурные марши.
Из-за апрельских серых туч вынырнул май-баловник, главный
месяц в жизни Роберта. На сей раз пропускать знаменательную дату он не
собирался. Потому что это была не только годовщина Дара. Исполнялся ровно год с
того дня, когда Роберт впервые увидел Анну.
Ей-то на юбилей, кажется, было наплевать. Такое ощущение,
что хода времени для нее вообще не существовало. Во всяком случае, она никогда
не знала, какой нынче день недели, отличала только воскресенья, да и то лишь
потому, что просыпалась утром сама, без Роберта.
К примеру, перед Новым Годом он очень страдал, что оставляет
ее в такую ночь одну. Никак не мог собраться с духом, чтобы сказать об этом.
Что может быть ужаснее, чем встретить бой курантов в одиночку? Когда,
мучительно краснея, стал просить прощения, Анна ужасно удивилась. «Ночь как
ночь, лягу спать и всё».
Она никогда не вспоминала прошлое, не говорила о будущем. Ее
мир назывался «Здесь и Сейчас». Тем не менее, не отметить 10 мая было бы
неправильно. Анна как хочет, а для Роберта это был день вдвойне особенный.
И готовился к празднику он всерьез.
Развернул целую интригу, чтобы отделаться от жены. Отправил
ее на неделю в турпоездку по Скандинавии, Инна давно об этом мечтала. Это
означало, что целых семь суток он будет с Анной не только днем, но и ночью.
Может быть, наконец то самое произойдет. Разумеется, без
понукания, а само собой, естественным образом, или, как выразилась тогда Анна,
«потому что это необходимо». Ну, а про сестру и кровное родство – глупости. Да,
конечно, Анна ему сестра, но в то же время, в зависимости от ситуации и
настроения, она бывает и дочерью, и матерью, в ней соединены все женские роли.
Как же можно обойтись без самой главной? Он – мужчина, она – Женщина, The
Woman, то есть единственная в мире. К тому же сама сказала, что он похорошел и
стал «очень даже ничего».
В общем, на десятое у Дарновского были большие планы.
Утром отвез Инну в Шереметьево – и скорей в Кузьминки,
будить Анну.
Приехал не с пустыми руками. С огромным букетом роз, с
бутылкой настоящего «Клико» из валютного магазина и с подарком, особенного
значения – элегантное белое платье, точно по Анниной фигуре. Отстегнул две
годовые зарплаты среднестатистического советского человека.
С невинным видом сказал: «Его надо надевать на голое тело,
такой фасон».
Сказал вслух, потому что Анна прижимала невесомое творение
миланских кудесников к груди, а носом зарылась в букет и, зажмурившись,
сосредоточенно вдыхала аромат. Очень кстати – заглядывать в мысли Роберта ей
сейчас было незачем.
«А как же? – спросила она, отложив букет и разворачивая
платье во всю длину. – Ведь это неприлично».
– Прилично. Ткань тонкая, но плотная. Я выйду, надень.
Когда пять минут спустя он вернулся в комнату, Анна стояла
перед зеркалом. Платье было открытое, на тонких белых лямках. В Роберте
шевельнулось чувство явно не братского происхождения. Он обрадовался. Но в
зеркале отразился ее взгляд – вопросительный и явно тревожный. Дарновский
поскорее отвернулся.
«Сегодня всё разрешится», успел услышать он.
Что ж, он был того же мнения.
Раз такое дело, праздничную программу Роберт решил
переменить. Вместо ужина при свечах – торжественный завтрак. При свете дня всё,
наверное, произойдет естественнее, ведь темнота не Аннина стихия.
Пока он, как фокусник, доставал из сумки разные вкусности и
выставлял их на стол, Анна была непривычно тиха. То есть, она, разумеется,
всегда была тиха, но сейчас сидела не поднимая глаз, и ее мыслей Роберт не
слышал.
Но вот стол был накрыт.
Дарновский хотел открыть бутылку и вдруг почувствовал – это
лишнее. Всё произойдет прямо сейчас, без дурацкого ритуала с непременным питьем
французской газировки.
Волновался он ужасно, но по-правильному волновался, как
надо. И у Анны на скулах выступил румянец, это был отличный симптом.
Отставив бутылку, Роберт шагнул к ней, взял за руки, потянул
со стула и принялся целовать маленькую кисть. Пальцы слабо шевелились в ответ,
но и только.
На помощь пришло платье, словно в благодарность за
потраченные деньги.
Бретелька плавно, сама собой, соскользнула вбок, полностью
обнажив острое плечо. Роберт так и впился в него глазами.
Дело было не в беззащитной обнаженности. Ему случалось
видеть и более интимные части ее тела – Анна стыдливостью не отличалась. Как и
Инна, она спала голой, и когда Роберт утром приходил ее будить, ему не раз
приходилось натягивать на нее сползшее одеяло. При этом он не испытывал ничего
кроме нежности и восхищения перед красотой ее гибкого, тонкого тела. А один
раз, еще зимой, они так намерзлись в парке, что Анна затащила его принимать
горячую ванну вдвоем. И тоже ничего – было просто весело. Плескались, как дети
в лягушатнике.
Но сейчас он смотрел на ее обнаженное плечо, всего лишь
плечо – и не мог ни вдохнуть, не выдохнуть.
С усилием поднял глаза и сказал всё то, что собирался –
гораздо лучше, чем это проговорилось бы словами.
Взгляд Анны потемнел. Роберт услышал: «Да, конечно, да –
если ты так…» В этой недосказанности, вернее недомысленности присутствовало
именно что многоточие, в котором он уловил некое ожидание, причем не радостное,
а тревожное.
Но это остановить его не могло.
Он сделал то, ради чего и было выбрано платье чудесного
покроя: расстегнул две молнии на боках, спустил бретельку со второго плеча – и
белый шелк сам собой соскользнул вниз.
Тут до Роберта дошло, зачем нужны были все эти долгие месяцы
платоники. Чтобы страсть, как перекрытая река, набрала мощь, забурлила и
прорвав дамбу, разлилась до самого горизонта.
Сейчас у них всё будет так, как ни у кого никогда еще не
бывало – это он знал твердо.
