– Лоуренс чего-то не пошел, нудновато, – охотно откликнулась
Регинка. – А рассказ классный. Название клёвое – «Жаль, что вас не было с
нами». И концовка супер. Как в сказке.
– Так это и есть сказка, – грустно улыбнулся Роб. – Разве ты
не поняла? Главный герой не стал знаменитым, не женился на кинозвезде. Это он
всё нафантазировал, от тоски и одиночества.
Сказано было правильным тоном – легким, не напрашивающимся
на жалость. На Регинку, кажется, подействовало. Она посмотрела на Роба как-то
по-особенному, будто увидела впервые. Слегка подалась вперед, ненароком скинув
Петькину руку. У Роба внутри всё так и запело.
Нет, определенно что-то такое между ними в тот момент
проскочило, какая-то вибрация, что ли.
Он небрежно, без нажима, порулил дальше:
– А «Любовника леди Чаттерли» ты зря бросила. Там вначале,
действительно, тяжеловато продраться. Зато потом такие любовные сцены – вообще,
крыша едет.
Петька Солнцев хоть книжек и не читал, но дураком не был –
сообразил, что его оттирают. И врезал Робу по полной: и слева, и справа, и по
мордасам, и ниже пояса.
Посмотрев на вальяжно, нога на ногу сидящего Дарновского,
задержал взгляд на обтянутой липовым индийским денимом коленке. С деланой
почтительностью протянул:
– Ого. Джины-то – настоящий «Мильтон», с тигром на лейбле.
Поди, в «Детском мире» очередь отстоял? Поздравляю.
Перегнулся и покровительственно потрепал Роба по щеке – того
аж передернуло.
Тут, как назло, еще и кассета кончилась, на веранде стало
тихо. Все слышали, как Солнцев утаптывает соперника.
– А это что? Хоули шит! – Петька ткнул пальцем в горделиво
выставленную кроссовку. – Настоящий «адидас»! Где достал? Говорят, во время
Олимпиады всем дворникам и туалетным работникам такие выдадут бесплатно.
Но и этого ему показалось мало.
– Ну, Робин-Бобин-Барабек, ты прямо картинка из журнала
«Работница», настоящий герой-любовник. – Солнцев подмигнул и сделал кулаком
похабный жест. – «Любовник леди Кулаковой». Ты бы поосторожней с этим делом, а
то никогда от прыщей не избавишься.
Все так и грохнули. Даже Регинка, предательница, хихикнула.
А Роб только глазами захлопал, потому что подлый Петька не только ударил по
самым больным местам, но еще и угадал: и про очередь за двенадцатирублевыми
джинсами, и, конечно, про «это дело».
Эх, если б только не позорная растерянность, не жалко
отвисшая челюсть, не прилившая к лицу кровь!
На «леди Кулакову» надо было просто скривиться – мол, фи,
сэр, что за пошлость. А по поводу штанов и кроссовок ответить спокойно, с
достоинством: «Петь, ты так сильно не гордился бы. Ну, купил тебе папочка
бибику и кожаный комбинезончик, большое дело. Да и вообще, мужское ли это дело,
о тряпках лялякать?»
Но сник Роб перед лицом прямой агрессии. Повел себя, как
полный кретин: покраснел, вскочил и под всеобщий хохот выбежал вон. То есть
фактически признал, что он червяк, гопник, онанист. При всех, при Регинке!
Как после этого жить? – спросил Роб у своего отражения. Оно
по-мефистофельски скривилось, заколыхалось – это машину качнуло на ухабе.
По радио вялый интеллигентский голос нудил какую-то
рифмованную тягомотину, из Пушкина что ли.
Автобус снизил скорость на повороте, потом ни с того ни с
сего вдруг вильнул в сторону, да так резко, что Роб приложился лбом об стекло.
К группенфюреру
Серый дернулся от неожиданной, шальной мысли.
А если самого Рожнова отметелить?
Ясное дело, не в одиночку.
Если Мюллера попросить, а?
А чего. Что Рожнов срок мотал, это Мюллеру по фигу, он и сам
в колонии отсидел.
И взрослого мужика Мюллеру уделать не штука. Особенно если
вместе с пацанами из команды.
Вот на прошлой неделе случай был.
Шли они, «зонтовские», из Лесгородка по бетонке: Мюллер,
Серый, Бухан и Лёха с Пищиком. Вдруг видят – «жигуль» на обочине, с московским
номером, и дядька раскорячился, колесо меняет. А время к вечеру, на дороге
никого.
Мюллер говорит, шепотом:
– Зольдатен, лопатник видали?
У мужика и вправду из заднего кармана бумажник торчал,
крокодиловой кожи. Или, может, черепаховой – короче, богатый лопатник,
блестящий.
– Пищик, Лёха, Серый, в кусты! – скомандовал Мюллер. –
Бухан, отстал на десять метров.
И пошел к машине, не спеша, вразвалочку.
Серый из кустов смотрел – сердце колотилось. Неужто в натуре
на гоп-стоп мужика возьмет? Это ведь не у пацанят возле школы гривенники
трясти, это статья, «разбой» называется.
А москвич, хоть и оглянулся на звук шагов, но ничего такого
не подумал. Мюллер собой не ахти какой страшный: рыхлый такой белобрысый
пацанок, коротко стриженный, во всем черном. На шпану не похож.
Настоящая фамилия у старшого «зондеркоманды» была Мельников,
по-немецки «Мюллер», как в кино про Штирлица. Он был задвинут на фрицах. Себя
велел звать «группенфюрером», язык сломаешь. Пацанов с Куйбышевской улицы
всегда называли «зонтовскими» – из-за кафе «Дружба», где летом на улице зонты
выставляют. Так Мюллер переделал по-своему, сказал: «Мы теперь будем не
зонтовские, а зондеркоманда, ясно?» «Зондеркоманда», конечно, красивее, кто
спорит.
Короче, подходит Мюллер к дядьке, остановился, сказал ему
чего-то или, может, спросил. Мужик, не оборачиваясь, ответил. Тогда Мюллер как
размахнется – и хрясь ребром ладони по наклоненной шее. Тот так и шмякнулся
мордой в бампер. А сзади уже Бухан подлетел, и ногой, ногой.
Когда Серый с остальными подбежали, лопатник был уже в руках
у Мюллера, а Бухан дядьку за щиколотки выволакивал – тот с перепугу под тачку
полез.
Мюллер документы раскрыл, прочел вслух фамилию,
имя-отчество, адрес.
– Гляди, – говорит мужику, – мусорам стукнешь, тебе капут.
А по дядьке видно было, что никуда он не стукнет – до того
перетрухал. Только канючил:
– Ребят, паспорт с правами отдайте, а?
Дал ему Мюллер вместо паспорта ботинком по ребрам, кинул
выпотрошенный лопатник, и все дела.
