Это был звонок мобильного телефона. И он доносился из овального розария.
18
Мобильник грабителя звонил еще раз двадцать, прежде чем окончательно замолк. Я поймала себя на том, что все это время стояла, сжав кулаки и стиснув зубы, словно испытывала физическую боль.
Мама редко ругалась, но сейчас не сдержалась. И выплеснула поток грубой брани.
— О, боже! — заскулила я. — Боже мой!
Мы в ужасе уставились на розарий, словно перед нами оживала сама земля, обретая способность говорить.
— Что будем делать, мама? Что будем делать?
Мама долго молчала, прежде чем ответила:
— Придется выкопать его. Мы должны достать этот телефон. Нельзя рисковать: вдруг он опять зазвонит и кто-нибудь услышит? — да и полиция может отследить звонки и выяснить его точное местонахождение. Надо извлечь его оттуда.
Она потрепала себя по голове и нахмурилась:
— Черт возьми! Мне следовало обыскать его карманы. О чем я только думала!
Выкапывать труп и шарить по его карманам — для меня это было чересчур. Я повалилась на траву.
Мама бросила на меня взгляд через плечо. Я с трудом сдерживала слезы. Меня знобило. Я задыхалась, но даже большие порции воздуха, которые я судорожно заглатывала, не помогали. Я не хотела снова видеть его лицо. Не хотела видеть лицо с залепленными грязью глазами и ртом. Вряд ли я смогла бы выдержать это…
— Я сама это сделаю, Шелли, — сказала мама, словно читая мои мысли. — Но у нас не так много времени. Иди в дом, возьми из кухонного шкафа тряпку и начинай отмывать пол. Больше никуда не ходи, оставайся на кухне — нельзя разносить кровь по всему дому.
— Хорошо, мама, — произнесла я еле слышно, почти шепотом. Но не двинулась с места.
Я лежала, будто придавленная к земле тщетностью, глупостью, ошибочностью того, что мы делали.
— Кто-то уже разыскивает его, мама. Кто-то уже пытается его найти. Нам это никогда не сойдет с рук. Нас обязательно поймают!
Она повернулась ко мне, и ее лицо, с синевато-багровой отметиной под глазом, показалось мне странным и зловещим.
— Теперь уже поздно думать об этом, — произнесла она тусклым голосом, словно мысленно была далеко — возможно, уже готовила себя к отвратительной миссии.
И в этот момент снова зазвонил телефон грабителя, так что я подскочила, как от электрошока. Я быстро встала на ноги и поспешила к дому. Я не могла слышать этот звук! Я должна была убраться подальше от этого звука!
Бодрая мелодия из восьми нот, повторяющаяся снова и снова, отдавалась в моих ушах смехом грабителя, который дразнил нас, насмехался над нами из темноты своей тесной могилы.
Когда через полчаса мама зашла на кухню, ее лицо было осунувшимся и болезненным, каким я его никогда не видела.
Она вывалила на скамейку содержимое одного из карманов своего халата. Там были плоская пачка сигарет, зажигалка «Зиппо», потертый кожаный бумажник, фантики, связка ключей от автомобиля на брелоке с футбольным мячом и мобильный телефон.
— Я его отключила, — сказала она.
Она полезла в другой карман и достала пачку смятых банкнот.
— Ты только посмотри. В заднем кармане у него были все деньги из-под матраса — почти двести фунтов. Даже не верится, что я не заглянула в его карманы, прежде чем… — Она не договорила.
— Мы почти совсем не спали, мама. Мы сейчас плохо соображаем.
— Что ж, отныне нам придется соображать хорошо — иначе нас поймают. — Она положила руки на пояс и закусила нижнюю губу, как всегда делала, когда волновалась. — Мы должны думать. Думать.
Она пыталась подавить в себе панику, ужас и отвращение; пыталась разобраться с этой кровавой бойней, как с очередным проблемным делом, которое ей швырнули на стол. Для нее это было очередной интеллектуальной головоломкой, вызовом. Все, что от нее требовалось, это обратить всю мощь своего блестящего ума на решение поставленной задачи, подключить здравый смысл и методические знания, сосредоточившись на деталях, — и тогда можно было бы говорить об успехе.
Наконец мама оглядела кухню и оценила работу, которую я проделала. Я собрала все осколки разбитой посуды и сложила их в картонную коробку у двери. Я смыла лужи крови на полу, наполняя и опорожняя ведро за ведром, наблюдая, как вода постепенно меняет свой цвет с темно-красного на бледно-розовый. Я насухо вытерла пол посудными полотенцами, что оказались под рукой, и как раз приступала к очистке стен и шкафов от пятен крови, когда вернулась мама.
— Молодчина, Шелли, — улыбнулась она. — Отличная работа. — Она взглянула на часы на кухонной плите: — Семь двадцать три. Это хорошо. Мы успеваем.
Ее лицо вновь стало сосредоточенным. Проблема. Она должна решать проблему.
— Слушай меня внимательно, Шелли, — сказала она. — Мы должны избавиться от всех предметов с пятнами крови, от всех следов присутствия грабителя в нашем доме. Все это мы сложим в мусорные мешки и спрячем наверху, в гостевой комнате, пока не представится возможность тайно выбросить их.
Она смахнула в мусорный мешок личные вещи грабителя, подняла коробку с битой посудой и попыталась засунуть ее туда же. Я придерживала мешок, чтобы ей было удобнее, потом принесла полотенца, которыми протирала пол, и тоже бросила их в мусорную кучу.
— Где нож? — спросила она.
Я взяла его с полки раковины, где оставила, и передала ей, стараясь не смотреть на запекшуюся кровь на его лезвии, похожую на густую темную патоку. Она засунула его глубоко внутрь картонной коробки.
Она огляделась в поисках других забрызганных кровью предметов и заметила коврик у двери. Она нагнулась, свернула его и тоже запихнула в мешок. Я протерла розовый прямоугольник, оставшийся после него на полу.
Мама оторвала еще один мусорный мешок. Сняла с себя халат и сунула его туда.
— Где твой халат, Шелли?
Мне пришлось подумать, прежде чем я вспомнила. Боже, я оставила его возле розария.
— Сбегай, принеси, пожалуйста, и я упакую его вместе со своим. Все это нужно уничтожить. Боюсь, стирать в машине рискованно.
Мне совсем не хотелось приближаться к могиле грабителя, но я не могла сказать «нет» — тем более после того, что пришлось пережить маме. Я бросилась бегом через лужайку, стараясь не смотреть на розарий, не думать о том, что из-под земли донесется голос (Не хочешь поцеловаться?) или холодная рука схватит меня за щиколотку. Я схватила махровую кучу и на всех парах понеслась обратно к дому.
Мама сложила мой халат вместе со своим в мусорный мешок.
— А теперь давай свои ботики, — сказала она, и это слово, окутанное аурой детской невинности, резануло слух, как совершенно неуместное на этой кухне в этот момент.
