Мама швырнула блокнот в кучу на полу, наклонилась вперед и нежно взяла меня за руку.
— Я думаю, что все обойдется, Шелли, — улыбнулась она. — Я думаю, мы прорвемся.
Я все-таки была настроена несколько скептически. Возможно, это были мои предрассудки или же привычка видеть во всем подвох, но от подобных разговоров мне было не по себе — казалось, что своим безрассудством мы бросаем вызов богам.
— Не знаю, — сказала я. — Наверное, не следует делать поспешных выводов, мам, нам ведь не все известно…
Мама рассмеялась:
— Твоя проблема в том, что ты насмотрелась детективов, Шелли. Ты так и ждешь, что тебя схватят, ждешь каких-то неприятных сюрпризов. В кино никто не даст преступнику уйти, потому что зрителя нужно убедить в неотвратимости наказания. Но жизнь — это не кино. И в жизни людям сплошь и рядом удается выкрутиться.
Я надеялась на ее правоту, но не хотела искушать судьбу пустыми разговорами. Рассуждать о безопасности можно было бы по прошествии месяцев, а может, и лет. А сейчас рано было о чем-то говорить. В этом деле было слишком много подводных камней. Я никак не могла избавиться от мысли, что все это кончится полицейскими мигалками во дворе нашего дома и этим противным стуком в дверь. Я предпочла сменить тему.
— Тренч… — сказала я. — Мы еще не осмотрели тренч, что валялся на заднем сиденье.
Тренч цвета хаки лежал на полу возле телевизора. Я встала и подняла его.
— Он весит тонну! — воскликнула я, протягивая его маме.
И тут жесткая материя выскользнула из моих нетвердых пальцев, плащ, который я подняла за подол, а не за воротник, развернулся, и что-то тяжелое прорвалось сквозь подкладку кармана, обрушилось мне прямо на ногу, пронзив жгучей болью, и отскочило, застучав о дощатые половицы.
В другой ситуации я бы заорала на весь дом, но сейчас просто онемела от такого сюрприза. Я плюхнулась на диван, поджав ноющие от боли пальцы, закусила губу и тупо уставилась на пистолет, валявшийся посреди гостиной.
Гроза разразилась ночью, и я долго не могла заснуть, прислушиваясь к стихии. Я еще никогда не слышала такого ливня; когда мне казалось, что гроза уже достигла пика, она становилась еще сильнее, еще громче. У меня было ощущение, что весь мир за окном моей спальни превратился в жидкость — все текло, сочилось, капало, брызгало, кровоточило.
Порывы ветра были настолько яростными, что буквально колотили в окна, и временами я боялась, что стекла не выдержат и впустят весь этот воющий хаос в дом. Как будто что-то опасное и зловещее вырвалось из заточения на волю и пустилось в бега. И усмирить этого монстра можно было только в жестокой и отчаянной схватке.
Прислушиваясь к оглушительному стуку дождя по крыше, я видела наш сад и окрестные поля, залитые водой, и представляла себе, как эти бурные потоки освобождают тело Пола Ханнигана из его грязной обители и уносят с собой, являя всему миру. Я видела, как полицейские переправляются на лодке по разлившемуся озеру и пытаются достать всплывший труп, запутавшийся в ветвях дерева…
Сорока дней и сорока ночей такого дождя было бы достаточно, чтобы утопить мир, думала я. И в страхе перед будущим мне такой вариант казался вовсе не самым плохим.
28
Каждый день я просыпалась с одной и той же мыслью: вот сегодня придет полиция.
Я видела все это будто наяву: криминалисты в белых халатах, осматривающие кухню и патио; полицейские курсанты ползают на четвереньках, методично обыскивая сад; навес, сооруженный над розарием после того, как нашли труп; мы с мамой протискиваемся сквозь толпу журналистов, осаждающих наш дом; прячемся от них под сомнительно-спасительной сенью ожидающего полицейского фургона…
В те дни я мысленно наделяла полицию сверхъестественными возможностями и интуицией. Я не прекращала анализировать ситуацию, пыталась угадать, какими уликами они на самом деле располагают (пропавший человек, брошенная машина), и действительно чувствовала, что они знают о совершенном нами преступлении. Они, как всевидящее око Господа, для которого нет никаких препятствий, посвящены в тайну того, что произошло в ту ночь в коттедже Жимолость.
И все же, к моему нескрываемому изумлению, ничего не происходило. Не было ни мигалок, ни противного стука в дверь. В последующие несколько дней наша жизнь протекала по привычному сценарию. Роджер приходил заниматься со мной по утрам, миссис Харрис — после обеда, я делала уроки до прихода мамы, играла на флейте, готовила вместе с мамой ужин, читала романы и слушала Пуччини; мама ходила на работу и ювелирно вела свои дела, старательно избегала «похотливых» ручонок Блейкли и мирилась с его дурным характером…
Началась новая неделя… и опять ничего не произошло.
Схватка с Полом Ханниганом настолько измотала меня физически, что в течение нескольких дней я просто падала от усталости. Поначалу я много спала, словно кошка, при любой возможности проваливаясь в глубокий сон, просыпаясь с ощущением сухости во рту и мутными глазами. Но как только я поборола усталость сном, у меня начались серьезные проблемы, связанные с бессонницей. Я и раньше страдала этим недугом, особенно в разгар школьной травли, но те эпизоды были безобидной малостью в сравнении с бессонными ночами, что теперь сопровождали мою жизнь.
Когда я ложилась в постель и закрывала глаза, мне с отчетливой ясностью виделось лицо Пола Ханннигана, как будто он снова стоял передо мной. Мертвенно-бледная кожа, сальные черные волосы, ниспадающие на плечи, пушок над верхней губой, тяжелые веки, готовые вот-вот сомкнуться, бешено вращающиеся глаза, как у медиума, который только что вошел в контакт с потусторонним миром. Я слышала его голос, уродливый акцент с преобладанием гласных, высокомерные интонации (Я знаю, чего я хочу, леди! Я знаю, чего хочу!). Иногда его голос звучал в моей голове так живо, что я начинала верить, будто он где-то рядом, в моей спальне, — мне даже казалось, что я улавливаю его запах, эту зловонную смесь алкоголя, сигарет и пота. Я садилась в постели и в ужасе вглядывалась в темные углы комнаты, ожидая увидеть его силуэт, который вот сейчас выйдет из тени и направится ко мне.
Я ворочалась с боку на бок, но мерзкое лисье лицо не давало мне уснуть. После трех таких ночей я рассказала обо всем маме и спросила, можно ли мне спать с ней, пока это не пройдет. Она охотно согласилась, вновь успокоив меня своей улыбкой, которая говорила: все образуется. В ту ночь, в уютных объятиях мамы, укутанная ее теплом, я не увидела лица грабителя; за этим материнским щитом я чувствовала себя в полной безопасности.
Но мама не сказала мне, что сама страдает от бессонницы, и, хотя я довольно быстро уснула в ее постели, ее беспокойное ерзанье в попытках сомкнуть глаза вскоре разбудило меня. Через несколько дней я вернулась к себе, надеясь на то, что мне удалось разорвать этот круг, но бессонница вновь поджидала меня. И я опять оказалась ее пленницей.
