К тому же никто из нас не знал, что на самом деле происходит с мусором после его вывоза, — нам никогда и в голову не приходило задаваться подобными вопросами. Вполне возможно, что его перерабатывали или закапывали в землю, а может, топили где-то далеко в море, но маме не давала покоя мысль, что мешки окажутся на какой-нибудь свалке, где будут месяцами валяться под открытым небом. Достаточно было одному мешку лопнуть, и рабочий свалки непременно обратил бы внимание на окровавленные тряпки — напичканные невидимыми следами ДНК, — и тогда у полиции появилась бы та самая ниточка, которая неизбежно привела бы их к нам.
Я предложила разжечь большой костер в саду и все сжечь. Ночные сорочки, халаты, кухонные занавески, тренч — все могло бы обратиться в золу. Но мама почему-то не прониклась этой идеей. Начать с того, заметила она, что многие вещи попросту не сгорят дотла — резиновые сапоги, мобильный телефон, инструменты и конечно же пистолет, зловещий пистолет. Так что в лучшем случае костер решил бы половину проблемы. К тому же, как сказала мама, у нее не было никакого опыта разведения костров — поскольку это мужская привилегия, — и она опасалась, что огонь выйдет из-под контроля. Если бы пришлось вызывать пожарных, они бы быстро разобрались, что к чему. Но даже и без пожарных какой-нибудь сосед-фермер, завидев дым поблизости от своих угодий, мог заявиться к нам, чтобы выяснить обстановку. Он бы стал задавать вопросы, вмешиваться, учить, как правильно разжигать костер…
Мое следующее предложение сводилось к тому, чтобы сложить все в металлический кофр, что валялся у нас на чердаке, привязать к нему грузило и утопить в водохранилище в национальном парке Морсли, в восьмидесяти милях к северу. Удивительно, но и эта идея не заинтересовала маму. Я сказала, что, если ее не устраивает водохранилище, можно поехать на побережье и утопить кофр в море. «Дело не в этом, — ответила она. — Я просто не доверяю воде. Вода всегда рано или поздно выдает свои секреты».
Она произнесла это с такой убежденностью, что я подумала, будто у нее уже есть кое-какой опыт, но тут я вспомнила, что однажды ночью, когда мама не могла заснуть, она взяла почитать мою «Ребекку». Многое в моей маме было навеяно тем, что она читала в книгах. Может, это издержки культуры среднего класса? То, что людей формируют книги, а не собственно жизнь? Но возможно, мама изменилась в ту самую минуту, когда Пол Ханниган вломился в ее спальню. Кто знает, может, мы обе начали жить настоящей жизнью только после того, как на голову грабителя обрушилась разделочная доска?
Мама всерьез задумалась над идеей использования кислоты, но, так же как и костер, это было лишь частичное решение проблемы, поскольку даже самая едкая кислота не может растворить металлические инструменты или мраморную разделочную доску. Более того, кислота была крайне опасным продуктом, и одного лишь факта ее покупки в комплекте с защитными перчатками и фартуками было достаточно, для того, чтобы вызвать подозрения.
В конце концов мама решила зарыть все улики в огороде, на той самой грядке, которую мы собственноручно прокопали в лучшие времена. Нельзя сказать, чтобы она с энтузиазмом отнеслась к этой затее, но, по крайней мере, можно было убрать мешки из дома, да и в сравнении с другими вариантами риск разоблачения был наименьшим. Конечно, работа предстояла адская — мы должны были выкопать огромную яму, чтобы уместить в ней содержимое восьми мешков, — но сделать это нужно было обязательно.
Мама решила, что самые громоздкие предметы придется распилить, чтобы легче было закапывать. И вот как-то вечером, когда она вернулась с работы, мы отнесли швабру, ведро и пластиковый таз в один из сараев, который мистер Дженкинс оборудовал флуоресцентными лампами и где мама держала свой нехитрый инструмент. Мы распилили палку швабры на бруски, и после фарсовой клоунады в стиле Лорела и Харди — чудо, что наши пальцы остались целы, — нам удалось распилить литое пластиковое ведро. После таких мук перспектива проделать то же самое с тазом казалась утопией.
Когда мама достала из кармана мобильник Пола Ханнигана, у меня учащенно забилось сердце: я знала, что он лежал в том же мешке, что и бумажник. Но я быстро взяла себя в руки: она не заглядывала в бумажник, так откуда же ей знать, что из него пропало водительское удостоверение.
Конечно, она ничего не заподозрила и даже не взглянула в мою сторону, когда оставила мобильник на скамейке и принялась рыться в ящике с инструментами в поисках молотка. Ее беспокоило то, что полиция все-таки может отследить мобильник, даже если он выключен, и она настояла на том, чтобы разбить его вдребезги, «на всякий случай». Она положила мобильник на бетонный пол, встала на колени и, со странной гримасой на вспотевшем лице, в которой смешались ликование разрушителя и болезненное отвращение, раскрошила телефонный аппарат. Вспоминая другие удары в ее исполнении, я смущенно отвернулась, уставившись в затянутые паутиной углы сарая.
Но мы так и не закопали мешки в огороде. В тот вечер, когда мы настроились сделать это, мама вернулась с работы, вдохновленная совершенно новым планом действий.
30
В тот день мама встречалась с клиентом, чей двенадцатилетний сын пострадал во время школьной фотосъемки. Скамейка, на которой он стоял в одном из рядов, обрушилась, и, хотя он всего лишь упал на четвереньки, приземление оказалось неудачным, с серьезным переломом левой щиколотки.
Пока мама в обеденный перерыв просматривала медицинское заключение, ей вспомнилось другое дело, которое она вела вскоре после прихода в «Эверсонз». Тогда, тоже при падении, сломал левую щиколотку двенадцатилетний мальчик, но она никак не могла вспомнить ни имя того мальчика, ни обстоятельства инцидента. Ей захотелось порыться в старом деле, чтобы сравнить прогнозы врачей и уточнить сумму иска, но она знала, что в архиве «Эверсонз» уже не найти следов.
И лишь позже, получая инструкции от нового клиента, она все вспомнила. Пью. Томас Пью. Улыбчивый пухлый мальчик со светлой челкой. Он отдыхал с родителями в кемпинге в национальном парке Морсли и ранним утром, пока родители еще спали, решил исследовать окрестности вместе с младшим братом. В лесу они наткнулись на какие-то деревянные конструкции, которые приняли за полосу препятствий, и стали носиться между ними, гоняясь друг за другом, когда Томас вдруг как сквозь землю провалился. Первой мыслью маленького братика было то, что Томаса сразило каким-то смертоносным лучом. На самом же деле мальчик упал в одну из заброшенных медных шахт, которыми пронизаны горы заповедника. Деревянные конструкции как раз и были остатками наземных строений шахты.
И в тот момент маму осенило: заброшенные шахты и есть идеальное место, куда можно выбросить наш криминальный мусор.
Она ненадолго покинула офис и направилась в городской архив, находившийся в глубоком подвале грандиозного административного здания на центральной площади. Там она запросила копию схемы расположения старых медных шахт в национальном парке Морсли. Через полчаса у нее на руках было пять листов формата А3.
— Это просто идеально! — взволнованно воскликнула мама, когда мы после ужина расположились в гостиной. — Шахты находятся в глубине заповедника и теперь отгорожены от публики забором. Администрация парка была вынуждена пойти на эти меры после несчастного случая с Пью. Некоторые шахты действительно очень глубокие — одна из них, насколько я помню, глубиной более тысячи футов. Томас Пью упал в восьмифутовый вспомогательный ствол — если бы он провалился в главную шахту, его бы вообще никогда не нашли.
