Значит, все это правда. Мертвые не умирают. Пол Ханниган вернулся с того света, чтобы отомстить нам за то, что мы сделали с ним.
Мама отвернулась от окна, ее лицо было мрачным, страшным, белым, как кость. Она ринулась к двери, но я преградила ей путь и схватила за руки:
— Что это, мама? Что происходит?
Она не ответила. Во дворе хлопнула дверца автомобиля.
— Я не понимаю, — заныла я. — Мы же избавились от его машины! Мы избавились от нее! Что она опять здесь делает?
Я слышала, как тяжелые шаги медленно ступают по гравию, приближаясь к двери.
— Предоставь это дело мне, Шелли.
Она освободилась от моей хватки и попыталась пройти в коридор, но я повисла на ней, хватаясь за кофту, цепляясь за ремень ее джинсов.
— Не открывай дверь, мама! — умоляла я. — Не впускай его сюда!
Мама грубо отпихнула мои руки.
— Не будь такой глупой, Шелли! — крикнула она. — Прекрати истерику! Мы должны его впустить! Этому нужно положить конец… так или иначе.
Последовал мощный удар в дверь, от которого сотряслась вся коробка и задребезжала цепочка замка.
Я вышла следом за мамой в коридор и прижалась к стене для равновесия. Я наблюдала за тем, как она открывает замки один за другим, отпирает щеколды — нижнюю, верхнюю, — и когда она распахнула входную дверь, я приготовилась к встрече с мстительным, кровавым призраком Пола Ханнигана.
38
Но это был не призрак.
Маленький, комичного вида мужчина лет пятидесяти, с необъятным животом, стоял на пороге. Он пытался замаскировать свою лысину, зачесывая на макушку длинные пряди волос, которые росли над правым ухом, и фиксируя их какой-то смазкой. Мешок двойного подбородка свисал чуть ли не до груди. Массивные очки в пластиковой оправе гнездились на носу-пуговке, с дряблой нижней губы свисала самокрутка. На нем были желтая футболка в жирных пятнах, растянутая до невозможности, мешковатые серые «треники» и стоптанные кроссовки.
Но что особенно поразило мое воображение, помимо огромного брюха, так это его руки. Они были какие-то укороченные, как у карлика, и в то же время накачанные, мускулистые, а бицепсы со вздутыми венами были украшены бирюзовыми иероглифами древних татуировок. На волосатом запястье я разглядела толстый именной браслет и еще один, медный, который, говорят, излечивает артрит. На другой руке посверкивали золотые часы «ролекс», являя собой любопытный контраст с его убогой внешностью.
Он стоял, звеня ключами от машины и мелочью в кармане, ожидая приглашения войти. Не знаю, кого рассчитывала увидеть мама, но она, казалось, опешила так же, как и я. Мы так и застыли, открыв рты, и смотрели на незнакомца.
Он вынул изо рта обслюнявленную сигарету и щелчком сбросил ее на гравий.
— Думаю, вы знаете, зачем я здесь, — сказал он, агрессивно выпячивая нижнюю челюсть.
Да, только я не знала. Мой мозг никак не мог связать эту карикатуру с бирюзовой машиной, и прошло какое-то время, прежде чем он пришел к единственно возможному выводу: что, несмотря на мои истерические ожидания, это и был шантажист.
— Вам лучше войти, — сказала мама и распахнула дверь шире, пропуская его в дом.
Толстяк прошел в коридор, и какое-то мгновение мы втроем так и стояли, переминаясь в ограниченном пространстве, смущенно и неловко, как незнакомцы в лифте. Было слышно лишь тяжелое дыхание мужчины, да вздымался его огромный живот, обтянутый желтой майкой.
Мама колебалась, явно не зная, что делать дальше. Ее рука застыла в нагрудном кармане. Она что, собиралась застрелить его прямо здесь, в коридоре? Приставить дуло к его необъятному животу и нажать на курок, прежде чем он сделает еще один шаг? Но вот она опустила руку и, развернувшись, медленно пошла по коридору в сторону кухни.
Толстяк двинулся за ней, и я нехотя поплелась следом. Хотя я была всего в нескольких шагах от него, я не могла не заметить, что он хромает и его тело клонится в сторону всякий раз, когда он переносит вес на левую ногу. Одна из его кроссовок при каждом шаге издавала какой-то «пукающий» звук, похожий на гудок клоунского автомобиля.
Когда мы все оказались на кухне, мама повернулась лицом к шантажисту.
— Так я полагаю, это ваших рук дело? — сказала она, показывая записку, как директриса, распекающая нерадивого ученика.
— Конечно! — радостно подхватил он. Подойдя к стулу, на котором только что сидела мама, он спросил: — Не возражаете?
— Еще как возражаю! — рявкнула она, но он и ухом не повел.
Устроившись на стуле, он огляделся по сторонам с самодовольной улыбкой и вульгарным движением пальца поправил очки на носу.
У него было моложавое лицо, что свойственно многим тучным людям: их круглые щеки и двойные подбородки словно неподвластны времени. Сидя на стуле, который на фоне его габаритов, казалось, уменьшился до детсадовских пропорций, он напоминал монстра-переростка, лысого уголовника Билли Бантера, которому уже тесно за школьной партой. Его лицо, с пухлыми женскими губами и вздернутым носом, вполне могло сойти за лицо жертвы, мыши, если бы только к этим мягким чертам не прилагались укороченные татуированные руки. Они были совсем из другой оперы и могли бы рассказать о долгих изнурительных тренировках в спортзале, где их накачивали в смертельное оружие, о сломанных челюстях и перебитых носах. Сейчас он сложил их на животе и спокойно оглядывал маму с головы до ног.
— Ну, и что дальше, любовь моя? — сказал он. — Ты собираешься платить мне двадцать кусков или мне идти к копам?
— Я заплачу, — не колеблясь, ответила мама.
— Вот и хорошо, — просиял он. — Очень разумно. Сколько тебе нужно времени, чтобы достать деньги?
— Не знаю, — сказала она, покусывая нижнюю губу. — Я должна оформить закладную, но это не займет много времени, от силы недели две-три.
— Я могу подождать, — великодушно согласился он. — А сколько ты мне можешь дать сегодня? Прямо сейчас?
— У меня в банке тысячи полторы фунтов, — немного подумав, ответила она.
— Сможешь отдать мне их сегодня?
— Да, смогу. Если мы поедем в мой банк, в городе, я сниму в банкома… — Она запнулась и охнула: — Нет, я совсем забыла, у меня же суточный лимит по обоим счетам. Я могу снять только по три сотни с каждого.
— Для начала годится… вполне. — Он хлопнул себя по ляжкам и тепло улыбнулся мне, словно все происходящее было в порядке вещей и никому бы в голову не пришло думать иначе. — Тогда чего мы ждем?
Я поразилась его благодушию и беззаботному настроению. Он как будто и не догадывался о том, что совершает преступление. Его вовсе не мучило сознание собственной вины или совесть; со стороны могло показаться, будто он пришел забрать долг, получить от мамы деньги, которые принадлежали ему по праву.
