Первой их обнаружила Ингрид. Ногой высадила дверь сарая, ввалилась внутрь, громыхая оружием.
– Привет, Хельги, привет, Энка… А-а! Вот ты где, паразитка! Что же ты творишь, Трюмово отродье! За ней из Асгарда посылают! Самого Одина! А она что?! А ты знаешь, что мы больше не род Брюнхильд? Мы теперь «Род ненормальной Меридит, что не пошла в Вальхаллу»! Сменяли чирей на холеру!.. А-а, мама! Вот она, твоя змеюка! Полюбуйся на свою полоумную дщерь!.. Нет, не будем же мы бить ее при посторонних! Что о нас подумают? Эй, сестрица, ну-ка давай выйдем на минутку.
– Не выйду! – малодушно заявила Меридит, пятясь за Хельги. – Вот ни за что не выйду! И вообще, меня поздно бить, я давно совершеннолетняя.
– Щас я тебе покажу совершеннолетнюю! – Не стесняясь присутствия посторонних, Беата принялась стягивать с пояса ремень.
– Мама! – хором воззвали дочери. – Ну не при эльфе же!
Беата посмотрела на бледного, всклокоченного Аолена, готового сквозь землю провалиться, лишь бы оказаться подальше от бурной семейной сцены.
– Хм… Ну ладно! Пожалуй, обойдемся без кровопролития. Ну иди же ко мне, солнышко мое, я тебя поцелую! Сто лет не виделись!
Меридит осторожно выбралась из-за спины Хельги и приблизилась к матери. Эльф замер в ожидании чего-то ужасного, но Меридит действительно всего лишь поцеловали.
– Вот всегда ты так! – обиделась Ингрид. – Она творит что хочет, а ты ее целуешь!
– Она маленькая, – пояснила свою позицию Беата. – И потом, ты сама не велела мне ее бить. Ну чем вы занимаетесь? – принялась расспрашивать любимую дочку Беата. – Ты уже получила диплом?
– Нет, – грустно отвечала несостоявшаяся валькирия. – Такая досада!
Она скупо и лаконично в свойственной дисам манере пересказала приключения последних девяти месяцев.
– Да, – пришла к неожиданному выводу Беата, – пожалуй, не вовремя мы надумали брать Ольдон. А все эти демоновы носки – так быстро протираются, прямо горят. Пойду уговорю Ингеборг свернуть на Эйк, пока она не протрубила атаку.
Ингеборг согласилась сразу. Если в городе действительно заседает Коллегия, лучше туда не соваться. Тем более принц тамошний – ученик брата по оружию дочери ее лучшей подруги. А что дочь непутевая, тут ничего не поделаешь. Еще неизвестно, что вырастет из ее Рёквы. Может, тоже в Вальхаллу не пойдет, кто знает? У молодежи всегда свое на уме.
Беата нежно распрощалась с дискредитировавшей род младшей дочерью, и грозное дисье войско, отхлынув от стен перепуганного Ольдона, двинулось на Эйк. Ольдонцы вздохнули, вознося хвалу богам. Но еще большее облегчение испытывала горе-валькирия.
– Счастье, счастье! – по-детски радовалась она. – Счастье, что все тетки где-то в Сехале, на заработках! Поистине Силы Судьбы к нам благоволят!
– Тебе благоволят, – уточнила Энка. – Нам что за дело до твоих теток?
– О, это ты не знаешь моих теток, скажи, Хельги? Когда они разъяряются, всем плохо приходится. Просто «умри все живое»!
Энка хотела съязвить, но вспомнила своих собственных теток и смолчала.
– У каждого из нас есть свои тетки, – тяжело вздохнул Хельги.
И даже Аолен молча согласился с ним.
Была тетка и у Эдуарда. Графиня Эмилия – так ее звали.
К ней-то он и собрался на опознание. Точнее, не совсем к ней – дама была глупа как пробка, сварлива и подслеповата, это все знали, – а к ее супругу, несчастному графу Этельреду.
Главным, пожалуй даже единственным, несчастьем графа была именно графиня Эмилия. В остальном жизнь его была вполне благополучной. Он занимал престижный пост министра торговли при дворе шурина, короля Филиппа, и проживал в скромном (по его понятиям), но уютном доме, выходившем фасадом на дворцовую площадь.
В дом графа пускать троих сомнительных оборванцев сперва не хотели. К счастью, один из стражей ткнул Эдуарда алебардой, и на визг дуэтом принца и Ильзы вышел личный камердинер почивающего графа.
Камердинер, многократно имевший честь лицезреть монаршее семейство, тут же признал в исхудавшем, поседевшем, обросшем и с кровавым рубцом на щеке юнце бесследно сгинувшего и давно оплаканного принца Эдуарда, наследника Ольдонского престола! Тут же был вызван граф, выскочил как был – в халате и шлепанцах супруги.
Придворный вельможа смог узнать не только дорогого родственника, но и его спутника. Графу доводилось бывать в Оттоне по торговым делам, а впечатляющую внешность тамошнего наследника трудно было забыть.
Ильзу, чтобы ей было не обидно, Рагнар представил как маркизу. Новоявленная маркиза сконфузилась, она не любила неправду. Но Рагнар ее успокоил: «Как принц, я могу дать тебе любой титул. Так что с полным правом можешь считать себя маркизой. Очень хорошо звучит – Маркиза Ильза».
Девушка осталась вполне довольна.
С большим почетом великосветских особ препроводили во дворец.
К сожалению, король Филипп не высказал ни особой радости от встречи с блудным сыном, ни раскаяния по поводу его пострадавшей физиономии. Больше всего на свете правитель Ольдона не любил признавать свою неправоту. Сказало Его Величество: попрошайка – значит попрошайка! А то, что на самом деле попрошайка оказался не попрошайкой, а его сыном, – это уже неповиновение.
Поэтому встреча вышла холодной. Рагнару, как возможному и желанному военному союзнику, король уделил больше внимания, чем собственному наследнику. А только последнего это даже порадовало. Слишком свежими были раны в душе и на лице, чтобы демонстрировать обидчику нежную сыновью любовь.
А потом правителю доложили о войске дис под стенами столицы, и тот окончательно утратил интерес к бедному принцу. Тоже кстати! Удачный момент для выполнения возложенной на него разведывательной миссии. Пожалуй, только, это удерживало Эдуарда в стенах отчего дворца.
Зато Рагнар с Ильзой-маркизой не прочь были побыть тут подольше. Сытный обед приятно согревал изнутри, новые богатые одежды – снаружи, а сам дворец послужил источником пищи духовной. Изобилующий утонченной роскошью, он резко отличался от оттонского замка с его богатой, но грубоватой и простоватой обстановкой. Здесь все было по высшему разряду: изящная золоченая мебель, великолепные гобелены с батальными и пасторальными сценами, портреты венценосных предков кисти эльфийских мастеров, их же работы оружие и доспехи, развешанные по обитым шелком стенам, сехальские ковры нежных тонов, в ворсе которых нога утопала по щиколотку, покрывала из Аполидия, изображавшие сцены на грани пристойного, мраморные древние статуи, фонтаны с ароматной водой, южные растения в фарфоровых вазах, собрания заморских диковин и многое-многое другое. Эдуардовы предки славились своими эстетическими пристрастиями, во дворце было чем полюбоваться поклоннику прекрасного. Хотя самые строгие и искушенные судьи вроде Аолена, пожалуй, применили бы в данном случае термин «эклектика».
