– Так же.
– Почему?
– Потому что я не верю в Меньшее Зло.
Ренфри слабо улыбнулась, затем губы у нее искривились в
гримасе, очень некрасивой при желтом свете свечи.
– Стало быть, не веришь. Видишь ли, ты прав, но только
отчасти. Существуют просто Зло и Большое Зло, а за ними обоими в тени прячется
Очень Большое Зло. Очень Большое Зло, Геральт, это такое, которого ты и представить
себе не можешь, даже если думаешь, будто уже ничто не в состоянии тебя удивить.
И знаешь, Геральт, порой бывает так, что Очень Большое Зло схватит тебя за
горло и скажет: «Выбирай, братец, либо я, либо то, которое чуточку поменьше».
– Можно узнать, куда ты клонишь?
– А никуда. Выпила немного, вот и философствую, ищу
общие истины. Одну как раз нашла: Меньшее Зло существует, но мы не в состоянии
выбирать его сами. Лишь Очень Большое Зло может принудить нас к такому выбору.
Хотим мы того или нет.
– Я явно выпил слишком мало, – ехидно усмехнулся
ведьмак. – А полночь меж тем уже миновала, как и всякая полночь. Перейдем
к конкретным вопросам. Ты не убьешь Стрегобора в Блавикене, я тебе не дам. Не
позволю, чтобы дело дошло до бойни и резни. Вторично предлагаю: откажись от
мести. Откажись от намерения убить его. Таким образом ты докажешь ему, и не
только ему, что ты не кровожадное, нечеловеческое чудовище, мутант и выродок.
Докажешь, что он ошибается. Что причинил тебе Очень Большое Зло своей ошибкой.
Ренфри некоторое время смотрела на медальон ведьмака,
вертящийся на цепочке, которую тот крутил пальцами.
– А если я скажу, ведьмак, что не умею прощать или
отказываться от мести, то это будет равносильно признанию, что он и не только
он правы? Верно? Тем самым я докажу, что я все-таки чудовище, нелюдь, демон,
проклятый богами? Послушай, ведьмак. В самом начале моих скитаний меня приютил
один свободный кмет. Я ему понравилась. Однако поскольку мне он вовсе не
нравился, а совсем даже наоборот, то всякий раз, когда он хотел меня взять, он
дубасил меня так, что утром я едва сползала с лежанки. Однажды я встала затемно
и перерезала сердобольному кмету горло. Тогда я еще не была такой сноровистой,
как теперь, и нож показался мне слишком маленьким. И, понимаешь, Геральт,
слушая, как кмет булькает, и видя, как он дрыгает ногами, я почувствовала, что
следы от его палки и кулаков уже не болят и что мне хорошо, так хорошо, что… Я
ушла, весело посвистывая, здоровая, радостная и счастливая. И потом каждый раз
повторялось то же самое. Если б было иначе, кто стал бы тратить время на месть?
– Ренфри, – сказал Геральт. – Независимо от
твоих мотивов и соображений, ты не уйдешь отсюда посвистывая и не будешь
чувствовать себя так хорошо, что… Уйдешь не веселой и счастливой, но уйдешь
живой. Завтра утром, как приказал войт. Я уже тебе это говорил, но повторю. Ты
не убьешь Стрегобора в Блавикене.
Глаза Ренфри блестели при свете свечи, горели жемчужины в
вырезе блузки, искрился Геральтов медальон с волчьей пастью, крутясь на
серебряной цепочке.
– Мне жаль тебя, – неожиданно проговорила девушка,
не спуская глаз с мигающего кружочка серебра. – Ты утверждаешь, что не
существует Меньшего Зла. Так вот – ты останешься на площади, на брусчатке,
залитой кровью, один-одинешенек, потому что не сумел сделать выбор. Не умел, но
сделал. Ты никогда не будешь знать, никогда не будешь уверен. Никогда, слышишь…
А платой тебе будет камень и злое слово. Мне жаль тебя, ведьмак.
– А ты? – спросил ведьмак тихо, почти шепотом.
– Я тоже не умею делать выбор.
– Кто ты?
– Я то, что я есть.
– Где ты?
– Мне холодно…
– Ренфри! – Геральт сжал медальон в руке.
Она подняла голову, словно очнувшись ото сна, несколько раз
удивленно моргнула. Мгновение, краткий миг казалась испуганной.
– Ты выиграл, – вдруг резко бросила она. –
Выиграл, ведьмак. Завтра рано утром я уеду из Блавикена и никогда не вернусь в
этот задрипанный городишко. Никогда. Налей, если там еще что-нибудь осталось.
Обычная насмешливая, лукавая улыбка опять заиграла у нее на
губах, когда она отставила кубок.
– Геральт?
– Да?
– Эта чертова крыша очень крутая. Я бы лучше вышла от
тебя на рассвете. В темноте можно упасть и покалечиться. Я княжна, у меня
нежное тело, я чувствую горошину сквозь тюфяк. Если, конечно, он как следует не
набит сеном. Ну, как ты думаешь?
– Ренфри, – Геральт невольно улыбнулся, – то,
что ты говоришь, подобает княжне?
– Что ты, ядрена вошь, понимаешь в княжнах? Я была
княжной и знаю: вся прелесть жизни в том и состоит, чтобы делать то, что
захочется. Я что, должна тебе прямо сказать, чего хочу, или сам догадаешься?
Геральт, продолжая улыбаться, не ответил.
– Я даже подумать не смею, что не нравлюсь тебе, –
поморщилась девушка. – Уж лучше считать, что ты просто боишься, как бы
тебя не постигла судьба свободного кмета. Эх, белоголовый! У меня при себе нет
ничего острого. Впрочем, проверь сам.
Она положила ему ноги на колени.
– Стяни с меня сапоги. Голенища – лучшее место для
кинжала.
Босая, она встала, дернула пряжку ремня.
– Тут тоже ничего не прячу. И здесь, как видишь. Да
задуй ты свою треклятую свечу.
Снаружи в темноте орал кот.
– Ренфри?
– Что?
– Это батист?
– Конечно, черт побери. Княжна я или нет? В конце-то
концов?
Глава 5
– Папа, – монотонно тянула Марилька, – когда
мы пойдем на ярмарку? На ярмарку, папа!
– Тихо ты, Марилька, – буркнул Кальдемейн, вытирая
тарелку хлебом. – Так что говоришь, Геральт? Она выматывается из городка?
– Да.
– Ну не думал, что так гладко пойдет. С этим своим
пергаментом да с печатью Аудоена она приперла меня к стенке. Я прикидывался
героем, но, по правде говоря, хрен что мог им сделать.
– Даже если б они в открытую нарушили закон? Устроили
шум, драку?
– Понимаешь, Геральт, Аудоен страшно раздражительный
король, посылает на эшафот за любую мелочь. У меня жена, дочка, мне нравится
моя должность. Не приходится думать, где утром достать жиру для каши. Одним
словом, хорошо, что они уезжают. А как это, собственно, получилось?
– Папа, хочу на ярмарку.
