В центре пола лежал светившийся молочной белизной стеклянный
шар размером с небольшой арбуз. Шар отмечал середину девятилучевой звезды,
точнейшим образом вырисованной и касающейся лучами углов и стен комнаты. В
звезду была вписана нарисованная красная пентаграмма. Концы пентаграммы были
обозначены черными свечами, укрепленными в подсвечниках странной формы. Черные
свечи горели также в изголовье постели, на которой лежал укрытый овечьими
шкурами Лютик. Поэт дышал спокойно, уже не стонал и не хрипел, с его лица
сбежала гримаса боли, теперь ее сменила блаженная улыбка идиота.
– Он спит, – сказала Йеннифэр. – И видит сон.
Геральт присмотрелся к изображениям, начертанным на полу.
Ощущалась заключенная в них магия, но он знал, что это была магия дремлющая,
неразбуженная. Она была все равно что дыхание спящего льва, но в ней ощущался и
скрытый до поры до времени львиный рык.
– Что это, Йеннифэр?
– Ловушка.
– На кого?
– В данный момент на тебя. – Волшебница повернула
ключ в замке, покрутила его в руке. Ключ исчез.
– Итак, меня поймали, – холодно сказал он. –
И что дальше? Начнешь покушаться на мою невинность?
– Не льсти себе. – Йеннифэр присела на край
кровати. Лютик, все еще кретински улыбаясь, тихо застонал. Это, несомненно, был
стон блаженства.
– В чем дело, Йеннифэр? Если это игра, я не знаю
правил.
– Я говорила, – начала она, – что всегда
получаю то, чего хочу. Так уж случилось, что я захотела иметь то, чем владеет
Лютик. Я заберу это у него, и мы расстанемся. Не бойся, я не причиню ему вреда…
– То, что ты устроила на полу, – прервал
Геральт, – служит приманкой для демонов. Там, где вызывают демонов, всегда
кому-то приносят вред. Я не допущу этого.
– …у него волос с головы не упадет, – продолжала
чародейка, не обращая никакого внимания на его слова. – Голосок у него
станет еще красивее, и он будет весьма доволен, даже счастлив. Все мы будем
счастливы. И расстанемся без сожаления, но и без обиды.
– Ах, Виргиния, – застонал Лютик, не открывая
глаз. – Прелестны твои груди, нежнее лебединого пуха… Виргиния…
– Спятил, что ли? Бредит?
– Он видит сон, – усмехнулась Йеннифэр. – Его
мечта сбывается во сне. Я прозондировала его мозг до самого дна. Не очень-то
много там оказалось. Чуточку хлама, несколько желаний, уйма поэзии. Ну да не в
том дело. Печать, которой была запечатана бутылка с джинном, Геральт. Я знаю,
что она не у трубадура, а у тебя. Попрошу отдать ее мне.
– Зачем она тебе?
– Ну как бы тебе сказать? – Волшебница кокетливо улыбнулась. –
Может, так: не твое это дело, ведьмак. Такой ответ устроит?
– Нет, – тоже улыбнулся Геральт. – Не
устроит. Но не бичуй себя за это, Йеннифэр. Меня нелегко удовлетворить. До сих
пор это удавалось только лицам более чем среднего уровня.
– Жаль. Стало быть, так и останешься неудовлетворенным.
Что делать. Изволь печать. И не ухмыляйся так. Это не идет ни к твоей красоте,
ни к твоей прическе. Если ты еще не заметил, то знай, что именно сейчас начала
исполняться благодарность, которой ты мне обязан. Печать – первый взнос за
голос певуна.
– Гляжу, ты разбросала цену на множество
взносов, – холодно проговорил он. – Хорошо. Этого можно было ожидать,
и я ожидал. Но пусть это будет честная торговля, Йеннифэр. Я купил твою помощь,
и я заплачу.
Она скривила губы в улыбке, но ее фиалковые глаза оставались
холодными.
– Уж в этом-то, ведьмак, не сомневайся.
– Я, – повторил он, – а не Лютик. Я забираю
его отсюда в безопасное место. Сделав это, вернусь, выплачу второй взнос и
последующие. Что же касается первого… – Он сунул руку в секретный кармашек
на поясе, достал латунную печать со знаком звезды и ломаного креста. –
Пожалуйста. Но не как первый взнос. Прими это от ведьмака как знак
благодарности за то, что хоть и расчетливо, но ты отнеслась к нему доброжелательней,
нежели это сделало бы большинство твоей братии. Прими это как доказательство
доброй воли, призванное убедить тебя, что, позаботившись о безопасности друга,
я вернусь сюда, чтобы расплатиться. Я не заметил скорпиона в цветах, Йеннифэр.
И готов расплачиваться за свою невнимательность.
– Прекрасная речь, – колдунья скрестила руки на
груди. – Трогательная и патетическая. Жаль только, напрасная. Лютик мне
нужен и останется здесь.
– Он уже однажды столкнулся с тем, кого ты намерена
сюда приволочь. – Геральт указал на изображения на полу. – Когда ты
закончишь и притащишь сюда джинна, то независимо от твоих обещаний Лютик
пострадает, возможно, еще больше. Ведь тебя интересует то существо из бутылки,
верно? Ты намерена завладеть им, заставить служить себе? Не отвечай, я знаю,
плевать мне на это. Делай что хочешь, притащи хоть десяток демонов. Но без
Лютика. Если ты подставишь Лютика, это уже не будет честной сделкой, Йеннифэр,
и ты не имеешь права за таковую требовать платы. Я не допущу… – Он осекся.
– Меня интересовало, когда же ты наконец
почувствуешь, – хихикнула чародейка.
Геральт напрягся, собрал в кулак всю свою волю, до боли
стиснув зубы. Не помогло. Его словно парализовало, он вдруг превратился в
каменную статую, во вкопанный в землю столб. Не мог шевельнуть даже пальцем в
башмаке.
– Я знала, что ты сумеешь отразить чары, брошенные
открыто, – сказала Йеннифэр. – Знала также, что, прежде чем что-либо
предпринять, ты постараешься расположить меня к себе красноречием. Ты болтал, а
нависший над тобой заговор действовал и понемногу ломал тебя. Теперь ты можешь
только говорить. Но тебе уже нет нужды мне нравиться. Я знаю, ты красноречив. И
не надо продолжать, это только снизит эффект!
– Хиреадан… – с трудом проговорил он, все еще
пытаясь бороться с магическим параличом. – Хиреадан поймет, что ты что-то
замышляешь. Сообразит быстро, заподозрит в любой момент, потому что не доверяет
тебе. Он не доверял с самого начала…
Чародейка повела рукой. Стены комнаты затуманились и
окрасились однообразным мутно-серым тоном. Исчезли двери, исчезли окна, исчезли
даже пыльные занавески и засиженные мухами картинки на стенах.
