Кто-то здесь есть кроме меня, и он насвистывает себе под нос мелодию.
Выключив мобильник, я прислушиваюсь, потому что мелодия мне кажется знакомой.
Я осторожно выглядываю из кабинки, но в туалете пусто.
Свист гулко отражается от кафельных стен, а затем низкий, звучный мужской голос, звучащий почему-то как голос призрака, начинает напевать, время от времени останавливаясь.
Я распахиваю дверь кабинки, роняя при этом на кафель мобильник.
Я прохожу мимо раковин умывальников, выстроившихся в ряд под зеркалом во всю стену, чтобы обследовать весь туалет.
Никого нет.
Туалет пуст.
Я мою руки, проверяю все кабинки, а затем возвращаюсь обратно в клуб.
1
Я снова в моей новой квартире в Верхнем Ист-Сайде, которую мне купил отец. Стены в гостиной выкрашены в голубой и желто-зеленый цвета, а шторы на окнах, выходящих на Семьдесят Вторую улицу, сшиты из расписанной вручную шелковой тафты. Антикварные кофейные столики. Французские зеркала в холле. Торшеры работы Ногучи и кресла с гнутой спинкой, расположенные в стратегических точках. Подушки с геометрическим узором на тахте. Вентилятор на потолке. Картины Дональда Бэхлера. У меня есть даже библиотека.
Кухня выдержана в слегка более современном стиле: мозаичный пол из сланца и мрамора, черно-белая фотофреска с изображением пустынного пейзажа, над которым летит игрушечный самолет. Металлическая фурнитура, напоминающая кабинет врача. Матированные стекла в окнах столовой. Изготовленные на заказ стулья вокруг стола, купленного на аукционе Christie's.
Я захожу в спальню, чтобы проверить сообщения на автоответчике, поскольку на индикаторе видно, что с тех пор, как я покинул клуб двадцать минут назад, мне звонили еще пятеро. В спальне над старинной кроватью на полозьях из красного дерева, сделанной в Вирджинии в девятнадцатом веке — по крайней мере мне так сказали, — висит зеркало в стиле чиппендейл — подарок папы.
Я подумываю о том, чтобы завести далматинца.
Гас Фреротт в городе. Звонила Камерон Диас. Затем Мэтт Диллон. Потом снова Камерон Диас. А потом снова Мэтт Диллон.
Я включаю телевизор в спальне. Клипы, как обычно. Я переключаю его на канал, транслирующий прогнозы погоды.
Я потягиваюсь со стоном, высоко поднимая руки над головой.
Я решаю принять ванну.
Я осторожно вешаю на плечики пиджак от Prada. Я думаю: «Ты надел его в последний раз».
Я наклоняюсь над белой фарфоровой ванной и открываю краны, делаю воду погорячее. Я добавляю немного соли для ванн от Kiehl и размешиваю ее рукой.
Я подумываю о том, чтобы завести далматинца.
Я снова потягиваюсь.
И тут я замечаю на полу какой-то предмет.
Я наклоняюсь.
Это крохотный бумажный кружок. Я трогаю его указательным пальцем и он прилипает к нему.
Я подношу палец к лицу.
Это кружок конфетти.
Я долго разглядываю его.
В глазах у меня слегка темнеет.
Темнота накатывает на меня.
Беззаботно насвистывая, я медленным шагом возвращаюсь в спальню.
Очутившись там, я замечаю, что конфетти — розовые, белые и серые — разбросаны по всей постели.
Поглядев в зеркало в стиле чиппендейл, висящее над кроватью, я собираюсь с духом, перед тем как заметить чью-то тень за ширмой-гобеленом восемнадцатого века, стоящим в углу.
Тень пошевельнулась.
Она ждет. Терпеливо ждет.
Я подхожу к кровати.
Продолжая беззаботно насвистывать, я наклоняюсь к тумбочке и, посмеиваясь про себя, делаю вид, что никак не могу развязать шнурки на ботинке. Тем временем я засовываю руку в ящик и достаю оттуда «вальтер» двадцать пятого калибра с навинченным на него глушителем.
Я бреду обратно в ванную.
Я считаю про себя.
Пять, четыре, три…
Внезапно я меняю направление и иду прямо на ширму с пистолетом в руке.
Подняв пистолет на уровень головы, я стреляю. Два раза подряд.
Сдавленное рычание. Звук льющейся жидкости — это струя крови ударяется об стену.
Человек, одетый в черное, половина его лица разворочена пулей, падает вперед, опрокидывая ширму, сжимая маленький пистолет в затянутой в перчатку правой руке.
Я уже совсем собираюсь наклониться и вынуть пистолет из его пальцев, как шорох у меня за спиной заставляет меня стремительно обернуться.
Еще одна тень в черном зависла над кроватью в беззвучном прыжке. В ее руке нож, занесенный для удара.
Я приседаю, одновременно целясь из пистолета.
Первая пуля пролетает мимо и разбивает зеркало в стиле чиппендейл.
Но когда человек в черном уже падает на меня, вторая пуля попадает ему в лицо и отбрасывает его назад.
Человек в черном падает на ковер и дрыгает ногами. Я, пошатываясь, подхожу к нему и вгоняю ему две пули в сердце. Он тут же затихает.
— Блин, блин, блин, — бормочу я, пытаясь найти в темноте на ощупь мой мобильник, затем нахожу его и, на ходу вспоминая полузабытый номер, пытаюсь набрать его.
С третьей попытки в трубке раздается сигнал приема. Тяжело дыша я набираю код.
— Быстрее, быстрее!
Еще один сигнал. Еще один код. А затем я набираю еще один номер.
— Это ДЭН, — говорю я в трубку.
Я жду.
— Да. — Я слушаю. — Да.
Я называю адрес. Я говорю:
— Код 50.
Я вешаю трубку. Я выключаю воду в ванной и быстро собираю сумку с вещами на эту ночь. Я проведу ее в гостинице «Carlyle».
0
На следующий вечер я ужинаю с Евой в сверхмодном новом японском ресторане рядом с Сохо в новой зоне развлечений на Хустон-стрит; Ева, терпеливо ожидая, пьет зеленый чай в кабинке, расположенной в битком набитом главном зале, а рядышком с ней лежит на столе аккуратно сложенный вечерний выпуск завтрашнего «New York Observer» (с благожелательной в высшей степени статьей про моего отца, которая на самом-то деле про нового Виктора Джонсона и про все, чему он научился). Метрдотель с преувеличенным энтузиазмом, держа меня за руку, рассыпаясь в соболезнованиях и, рассказывая мне о том, насколько я ультракрут, проводит меня в кабинку. Я воспринимаю все это как должное и, поблагодарив его, усаживаюсь рядом с Евой. Мы улыбаемся друг другу. Я не забываю поцеловать ее. Я совершаю все положенные действия, поскольку весь зал смотрит на нас, и, собственно говоря, ради этого мы и сели в кабинку, ради этого мы и пришли сюда.
