Я перескочил на Эйми:
– Они даже не знают, что это ее тело.
– А я пошлю им голову. Она у меня.
– Это все шутка. Ты ненастоящий. Тебя не существует.
– Если ты так уверен, что ж ты со мной разговариваешь?
На это мне нечего было сказать, кроме:
– Чего ты хочешь?
– Я хочу, чтобы ты кое-что понял про себя. Я хочу, чтобы ты задумался над своей жизнью. Я хочу, чтобы ты осознал все те ужасы, которые натворил. Я хочу, чтобы ты лицом к лицу встретился со стихийным бедствием, имя которому Брет Истон Эллис.
– Ты убиваешь людей и говоришь мне…
– Как я могу кого-то убить, если я ненастоящий, Брет? – ухмыльнулся голос. Не голос, а головоломка. – Ты снова потерялся, – вздохнул голос. – Опять Брет не врубается.
– Если ты хотя бы приблизишься к моей семье, я убью тебя.
– Твоя семья меня особо не интересует. Кроме того, я не думаю, что ты уже понял, как от меня избавиться, рано еще.
– Как я могу с этим справиться, если тебя не существует?
– Ты рукопись прочитал? – снова спросил голос.
Я был на грани истерики. Засунул в рот кулак и прикусил его.
– Давай поиграем, Брет.
– Не собираюсь…
– Игра называется «Угадай, кто следующий».
– Тебя нет.
И тут внезапно голос принялся мурлыкать песенку, которую я узнал сразу – «На солнечной стороне улицы», – потом песенку заглушил рев, и линия разъединилась.
Положив телефон на стол, я заметил бутылку водки, которой не было, когда я вошел в комнату.
Писателю не пришлось уговаривать меня выпить.
Четверг, 6 ноября
24. Тьма
На самом деле единственный способ передать, что творилось на Эльсинор-лейн, 307, ранним утром 6 ноября, – просто изложить факты.
Работу эту хотел выполнить писатель, но я его отговорил. Нижеследующее не нуждается в украшательстве, на котором настаивал бы писатель.
Около 2:15 Робби пробудился от кошмара.
В 2:25 Робби услышал в доме какие-то «звуки».
Робби решил, что это я, пока не расслышал, как кто-то скребется в его дверь, и тогда подумал, что это Виктор. (Впоследствии Робби признается: хоть он и «надеялся», что это Виктор, на самом деле он почему-то знал, что это «не он».) Робби решил пройти через ванную в комнату сестры (которой, по его словам, очевидно, самой снился кошмар), где он открыл дверь в коридор, чтобы посмотреть, кто это скребется в его дверь, оставляя глубокие царапины в правом нижнем углу. (Временами, говорил Робби, он боялся, что все это ему снится.) Робби выглянул из комнаты сестры в коридор, но ничего не увидел. (Примечание: бра в коридоре мерцали, и, по словам Робби, он замечал это и раньше, как и я, хотя ни Джейн, ни Сара – как и Роза с Мартой – этого не видели.) Тем не менее, выйдя из комнаты Сары в мерцающий коридор, Робби что-то расслышал. Из конца коридора доносился какой-то «хруст».
Тут Робби понял, что по лестнице кто-то поднимается.
«Нечто» неровно дышало и, по словам Робби, «хлипало» – слово, ранее мне не встречавшееся. (Словарное определение: «плакать, как младенец, щенок и т. п., хныкать».) «Нечто» заметило Робби, вследствие чего перестало подниматься.
Робби отвернулся – в панике – и тихо пошел в противоположном направлении к нашей спальне в конце коридора.
Что же случилось, когда он открыл дверь и зашел в комнату?
В комнате было темно. Я лежал в кровати на спине. Был уверен, что сплю.
Я отрубился, выпив половину бутылки, возникшей у меня на столе, пока я разговаривал с тем, кого считал Клейтоном, с парнем, который хотел стать Патриком Бэйтменом. Постепенно ко мне пришло осознание того, что я уже не сплю, глаза, однако, оставались закрытыми, и что-то давило на грудь.
Меня потихоньку вытягивало из водоворота сна, в котором вороны превращались в чаек.
– Папа? – прозвучало как эхо.
Я не мог раскрыть глаза. (А если б открыл, увидел бы темный силуэт Робби в дверном проеме на фоне мерцающего коридора.)
– Что такое? – проскрипел я.
– Пап, мне кажется, в дом кто-то забрался.
Робби старался не хныкать, но даже сквозь алкогольный туман в его голосе распознавался испуг.
Я прочистил горло, но глаза так и не открыл.
– Что ты имеешь в виду?
– По-моему, там кто-то поднимается по лестнице, – сказал он. – А еще кто-то скребется в мою дверь.
По словам Робби, я сказал следующее:
– Ничего там нету. Иди спать.
– Я не могу, пап, мне страшно, – возразил на это Робби.
Первая реакция: Ну так мне тоже. Что ж, нашего полку прибыло. Привыкай.
Это уже навсегда.
Я слышал, как Робби подходит ближе, ступая по темной спальне. Я слышал, как он приближался к черной бесформенной фигуре – то есть ко мне.
Тяжесть на груди снова переместилась.
– Папа, мне кажется, в доме кто-то есть, – проговорил Робби в темноту.
Он потянулся к ночнику.
Включил лампу.
За веками забрезжил оранжевый свет.
Что-то заставило Робби замолчать.
Он разглядывал представшее ему зрелище.
Зрелище это на время вытеснило страх, заменив его отвращением и любопытством.
Его молчание вытягивало меня из пьяного омута.
Тяжесть на груди снова переместилась.
– Папа, – спокойно сказал Робби.
– Да, Робби, – вздохнул я.
– Папа, что это на тебе?
Я открыл глаза, но сфокусироваться не смог.
Последующее произошло очень быстро.
На груди моей обозначились очертания Терби, он сидел мордой ко мне, и ротовое отверстие теперь делило его голову почти пополам, а клыки, которые я заметил только утром, были в запекшейся крови (ну конечно, он же «расчленил» лошадь в поле у шоссе.) Когтями он впился в халат, в котором я заснул, и расправлял крылья, размах которых (крылья выросли, и я сразу принял это как должное) поразил меня меньше, чем сетка черных вен, вздувшихся под кожей игрушки (ага, кожа игрушки, расскажи об этом нормальному человеку, посмотрим, как он отреагирует), и пульсирующая по ним кровь.
По словам Робби, когда он включил свет, Терби сидел без движения. Потом игрушка резко повернулась к нему – крылья расправлены, пасть раскрыта, – а когда Робби заговорил, снова сосредоточилась на мне.
