Шон трахает меня. Это не так плохо. Все кончено. Я дышу легко.
Шон
Мы медленно шли в мою спальню (она шла за мной, будто знала, что это произойдет, вожделеющая, слишком пьяная, чтобы раскрыть рот) мимо вечеринки, которая все еще продолжалась, через общий корпус и наверх в Бут. Я был так взволнован, что прям трясся, и выронил ключ, когда пытался открыть дверь. Она села на кровать, прислонилась к стене, закрыла глаза. Я воткнул «Фейдер» и сыграл ей песню, которую сам написал, а затем плавно перешел к «You’re too good to be true» и сыграл ее тихо, медленно и мягко пропевая слова, и ее это так тронуло, что она начала плакать, а я перестал играть, опустился на колени перед кроватью и дотронулся до ее шеи, но она не могла посмотреть на меня, может, из-за травы, что мы покурили у лесбиянок, которые хотят взорвать тренажерный зал, а может, это из-за таблетки экстази, которую она наверняка приняла, а может, потому что она меня любит. Когда я приподнял ее голову, в ее глазах была такая благодарность, что…
…ему пришлось быстро поцеловать ее взасос и… у него встал практически сразу, как только она ответила на его поцелуй, все еще плача, ее лицо блестело от слез, а он начал снимать с нее тогу, но его прервали, чему он, как ни странно, был рад. Тим вошел без стука и спросил, нет ли у него бритвенного лезвия, и он дал ему лезвие, а Тим даже не извинился, что помешал, так сильно нанюхался кокса, и после того, как Тим ушел, он удостоверился, что дверь закрыта. Но что удивительно, возбужден он не был. Он отвернулся от нее, выключил усилок, забрался в кровать.
Она уже начала снимать свою тогу, кроме трусиков, под ней ничего не было. У нее было тело гораздо более юной девочки. Небольшие, но полные груди; соски не стали упругими даже после того, как он потрогал их, потом поцеловал и полизал. Он помог ей снять трусики, увидел, что пизденка у нее тоже маленькая, лобковые волосы светлые и редкие, но когда он сжал ее, сначала сильно, затем помягче, вошел пальцем внутрь, то ничего не почувствовал. Она даже не увлажнилась как следует, хотя порой кротко постанывала. У него стоял, но не до конца, и все же он не был возбужден. Чего-то не хватало… Была какая-то проблема, ошибка. Он не знал какая. В замешательстве он начал ее трахать, и, прежде чем кончил, до него дошло: он не может вспомнить, когда последний раз занимался сексом на трезвую голову.
Пол
Сижу один в кресле перед телевизором, пью пиво, заказанное в номер, смотрю музыкальные программы пятничного вечера. Начинается клип Huey Lewis and the News. Хьюи Льюис с растерянным видом заходит на вечеринку. Хьюи Льюис напоминает мне Шона. Еще Хьюи Льюис напоминает мне учителя физкультуры в девятом классе. А вот Шон на учителя физкультуры не похож. Ричард открывает дверь, он все еще во фраке, в котором был за ужином, и садится на кровать.
— Потерял солнечные очки, — только и говорит он.
Я продолжаю смотреть Хьюи Льюиса, который теперь не может уйти с вечеринки. Он держится за руку с какой-то глупышкой-блондинкой, и они не могут найти выход. Они продолжают открывать двери, и ни за одной из них нет выхода. За одной — поезд, который мчится на них со свистом, за другой — спрятавшийся вампир, но выхода нет ни за одной из них. Как символично.
— Кокс есть? — спрашивает Ричард.
Волна раздражения захлестывает меня, но я лишь крепче сжимаю бутылку «Хайнекена». И ничего не говорю.
— В «Саре Лоренс» кокса навалом, — говорит он.
Клип заканчивается, и начинается еще один, но это не клип, а реклама мыла, и я перевожу взгляд на Ричарда.
— Что происходит? — спрашивает он.
— Не знаю, — говорю я. — А что происходит?
— Со мной? — спрашивает он.
— Да уж наверно, — говорю я. — С кем еще, идиот?
— Я не знаю, — говорит Ричард. — Ходил прогуляться.
— Ходил прогуляться, — повторяю я.
— До бара, — вздыхает он.
— Удачно? — спрашиваю я.
— Был бы я здесь с тобой? — говорит он.
Его грубая попытка наехать, если это вообще был наезд, раздражает меня еще больше, чем если бы он выдал настоящую… что? крутую шутку?
— Ты пьян? — спрашиваю я, смутно надеясь, что да.
— Хотелось бы, — стонет он.
— Прям хотелось бы? — уточняю.
— Да. Очень, — снова стонет он, укладываясь на кровать.
— Ну и сценку ты закатил за ужином, — отмечаю я. Мы смотрим очередной клип или, может, очередной рекламный ролик, непонятно, а потом он говорит:
— Отъебись. Мне насрать.
Он помолчал, задумавшись, а потом спросил, глядя на стену между номерами:
— Они обе спят?
— Да, — киваю я.
— Я ходил в кино, — признается он.
— Мне плевать, — говорю я.
— Отстой, — говорит он.
Он поднимается и подходит к магнитофону, втыкает кассету; из динамиков раздается жесткий панк, и я в полном ужасе вскакиваю, а он, скорчив рожу, убавляет звук, затем начинает злорадно хихикать и присаживается в кресло рядом с моим.
— Что ты смотришь? — спрашивает он.
У него в руках каким-то сверхъестественным образом снова появилась бутылка «Джек Дэниелс», и он, открутив крышку, предлагает мне выпить. Я трясу головой и отталкиваю бутылку.
— Клипы, — говорю.
Он смотрит на меня, потом поднимается и пялится в окно; он совершенно неугомонный, всегда готов поебаться, от него исходит нервная энергия предвкушения.
— Вернулся, потому что пошел дождь.
Я слышу, как он прикуривает, чувствую запах дыма. Я закрываю глаза, облокачиваюсь на спинку кресла и вспоминаю дождливый день, когда мы с Шоном сидели в общем корпусе, оба с бодуна, с одной тарелкой купленных в буфете френч-фрайз на двоих, потому что на ланч мы опоздали. Мы всегда опаздывали на ланч. Всегда шел дождь.
— Помнишь выходные на Согатаке и Макинак-Айленде? — спрашивает он.
— Нет, не помню. Я только помню адские выходные на озере Виннебаго. На самом деле я никогда и не был на Макино-Айленде, — негромко говорю я.
— Макинак, — поправляет он.
— …но, — говорю я.
— С тобой непросто, Пол, — произносит он сладко.
— Пристрели меня.
— Ну, тогда ты помнишь, что Томасы тоже всегда приезжали? — спрашивает он. — Брэда Томаса помнишь? Красавец, но мегаупырь.
— Мегаупырь? — спрашиваю я. — Брэд? Брэд из Лэ-тина?
— Нет, Брэд из Фенвика, — говорит он.
— Я не помню Брэда Томаса, — говорю я, хотя учился в Фенвике с Брэд ом и Ричардом.
На самом деле я был влюблен в Брэда. Или это был Билл?
— Помнишь четвертое июля, когда мой отец сильно напоил тебя, меня и Кирка на яхте и у моей матери случился припадок? Мы слушали лучшие сто хитов по радио, и кто-то выпал за борт, верно? — говорит он. — Помнишь?
