– Ради бога, простите меня, месье Пуаро, мне, правда, очень
неловко. Я как раз собиралась выходить, но тут позвонила сестра.
– Надеюсь, с ней все в порядке?
– Как вам сказать…
Пуаро выжидающе посмотрел на мисс Лемон.
– Она безумно расстроена, просто безумно. Одна из студенток
покончила с собой.
Пуаро молча уставился на нее. Потом что-то пробормотал себе
под нос.
– Простите, месье Пуаро?
– Как зовут девушку?
– Селия Остин.
– От чего она умерла?
– Говорят, отравилась морфием.
– Может, это несчастный случай?
– Нет-нет, кажется, она оставила записку.
Пуаро тихо сказал:
– Этого я не ожидал. Не этого… Но все равно что-то должно
было случиться. – Он поднял глаза на мисс Лемон, застывшую с карандашом в руках
и блокнотом наготове. Пуаро вздохнул и покачал головой: – Нет, разберите-ка
лучше утреннюю почту. Просмотрите письма и ответьте кому сможете. А я
отправлюсь на Хикори-роуд.
Жеронимо впустил Пуаро в дом и, узнав в нем гостя,
приходившего два дня назад, заговорщически зашептал, торопливо глотая слова:
– А, это вы, синьор… У нас беда… большая беда. Маленькая
синьорина… ее нашли утром в постели мертвую. Сначала приходил доктор. Он качал
головой. Теперь пришел инспектор полиции. Он наверху с синьора и падрона.
Почему бедняжка решила убить себя? Вчера вечером было так весело, была
помолвка.
– Помолвка?
– Да. С мистер Колин, вы знаете, такой большой, темный,
всегда курит трубка.
– Понятно.
Жеронимо открыл дверь в гостиную и, впустив туда Пуаро,
сказал еще более таинственно:
– Вы будете здесь, хорошо? Когда полиция уходит, я скажу
синьора, что вы здесь. Ладно?
Пуаро кивнул, и Жеронимо ушел. Оставшись один, Пуаро,
который не отличался особой щепетильностью, как можно тщательнее осмотрел
комнату и начал рыться на полках, где хранились личные вещи студентов. Но
ничего интересного не обнаружил.
Наверху миссис Хаббард беседовала с инспектором Шарпом,
который задавал ей вопросы тихим, извиняющимся голосом. Инспектор, вальяжный
мужчина, на первый взгляд казался воплощением кротости.
– Я понимаю, что вы огорчены и нервничаете, – утешающе
сказал он. – Но как вам, наверное, уже сообщил доктор Коулз, мы производим
дознание и поэтому хотим, так сказать, воссоздать верную картину событий. В
последнее время девушка была расстроенной и подавленной, да?
– Да.
– Из-за несчастной любви?
– Не совсем, – замялась миссис Хаббард.
– Будет лучше, если вы мне все расскажете, – убеждающе
произнес инспектор Шарп. – Повторяю: мы хотим воссоздать реальный ход событий.
У нее были основания, хоть какие-нибудь, чтобы покончить с собой? Может, она
была беременна?
– Нет-нет, ничего подобного. А замялась я потому, что
девочка тут натворила глупостей, и я думала, что, может, не стоит теперь
ворошить старое.
Инспектор Шарп кашлянул.
– Обещаю, что мы будем очень тактичны. Коронер наш – человек
опытный. Но мы должны знать, что случилось.
– Да, конечно, вы правы. Дело в том, что месяца три назад…
может, чуть больше, в доме стали пропадать вещи… мелочь… ничего особенного.
– То есть безделушки, украшения, нейлоновые чулки? А деньги?
– Нет, деньги, насколько мне известно, не пропадали.
– И виноватой оказалась эта девушка?
– Да.
– Вы поймали ее с поличным?
– Не совсем. За день до ее… смерти к нам приходил на ужин
один мой друг, месье Эркюль Пуаро, не знаю, слышали вы о нем или нет…
Инспектор Шарп оторвался от записной книжки. Глаза его
расширились. Имя Пуаро ему о многом говорило.
– Месье Пуаро? – переспросил он. – Неужели? Интересно, очень
интересно.
– Он прочитал после ужина краткую лекцию, а потом зашла речь
о кражах. И тогда он во всеуслышание посоветовал мне обратиться в полицию.
– Прямо так и сказал?
– А вскоре Селия пришла и во всем созналась. Она была очень
расстроена.
– На нее хотели подать в суд?
– Нет. Она собиралась возместить убытки, и ребята ее
простили.
– Она что, бедствовала?
– Нет. Она работала фармацевтом в больнице Святой Екатерины,
неплохо зарабатывала и, по-моему, даже имела кое-какие сбережения. Она жила
лучше большинства студентов.
– Значит, воровать ей было незачем, и все же она воровала? –
переспросил инспектор, продолжая записывать.
– Очевидно, она была клептоманкой, – ответила миссис
Хаббард.
– Ну да, так принято говорить. Но на деле выходит, что люди
эти все равно воры, хотя воруют просто так, из любви к искусству.
– Вы к ней, по-моему, несправедливы. Понимаете, тут замешан
один молодой человек.
– Ах вот как! И он от нее отвернулся?
– О нет, как раз наоборот! Он горячо ее защищал и, между
прочим, вчера вечером, после ужина, объявил о своей помолвке с Селией.
Брови инспектора Шарпа удивленно поползли вверх.
– И после этого она ушла к себе и приняла морфий? Вам не
кажется это абсурдным?
– Кажется. Я не могу этого понять.
Миссис Хаббард горестно, в мучительных раздумьях наморщила
лоб.
– И тем не менее дело довольно ясное. – Шарп кивнул,
указывая на маленький оборванный клочок бумаги, лежавший между ними на столе.
«Дорогая миссис Хаббард, – говорилось в записке, – поверьте:
я очень раскаиваюсь, и мне кажется, у меня только один выход».
– Подписи нет, но ведь это ее почерк?
– Да, ее.
Миссис Хаббард произнесла последние слова нерешительно и,
нахмурившись, посмотрела на клочок бумаги. Почему ее не покидает чувство, что
тут дело нечисто?
– Единственный отпечаток пальцев, оставшийся на записке,
несомненно, принадлежит Селии, – сказал инспектор. – Морфий был в небольшом
флаконе с наклейкой больницы Святой Екатерины, а вы мне говорили, что она там
работала фармацевтом. Она имела доступ к шкафчику с ядами и, очевидно, взяла
морфий оттуда. Скорее всего, она принесла морфий вчера, когда у нее созрела
мысль о самоубийстве.
