– Понятно. А я думала…
– Что вы думали, мадемуазель? – Он отечески улыбнулся,
мысленно давая ей краткую характеристику: хорошенькая, чем-то озабочена, не
очень сообразительна, напугана…
Он сказал:
– Можно узнать, как вас зовут и где вы учитесь?
– Меня зовут Селия Остин. Я не учусь, а работаю фармацевтом
в больнице Святой Екатерины.
– Интересная работа?
– Не знаю… Вообще-то интересная… – Голос ее звучал не очень
уверенно.
– А остальные ребята чем занимаются? Мне бы хотелось
побольше узнать о них. Я думал, что здесь живут иностранные студенты, но,
оказывается, англичан гораздо больше.
– Некоторых иностранцев сейчас нет, например, мистера Чандры
Лала и Гопала Рамы, они из Индии… Да! Еще не видно мисс Рейнджир, она
голландка, и мистера Ахмеда Али, он египтянин и помешан на политике.
– А кто сидит за столом? Расскажите мне о них, пожалуйста.
– Слева от миссис Хаббард сидит Нигель Чэпмен. Он изучает
историю Средних веков и итальянский язык в университете. Рядом с ним Патрисия
Лейн, в очках. Она пишет диплом по археологии. Высокий рыжий парень – Лен
Бейтсон, врач, а смуглая девушка – Валери Хобхауз, она работает в салоне
красоты. Ее сосед – Колин Макнаб, будущий психиатр.
Когда она говорила о Колине, голос ее слегка дрогнул. Пуаро
метнул на нее быстрый взгляд и увидел, что она покраснела. Он отметил про себя:
«Ага, значит, она влюблена и не может скрыть своих чувств». Он заметил, что
юный Макнаб не обращал на нее никакого внимания, а увлеченно беседовал с
рыжеволосой хохотушкой, сидевшей с ним рядом за столом.
– Это Салли Финч. Фулбрайтовская стипендиатка. А возле нее –
Женевьев Марико. Она вместе с Рене Холлем изучает английский. Маленькая
светленькая девочка – Джин Томлинсон, она тоже работает в больнице Святой
Екатерины. Она физиотерапевт. Негра зовут Акибомбо. Он из Западной Африки,
отличный парень. Последней с той стороны сидит Элизабет Джонстон, она учится на
юридическом. А справа от меня два студента из Турции, они приехали неделю назад
и совсем не говорят по-английски.
– Спасибо. И как же вы между собой ладите? Ссоритесь,
наверное?
Серьезность вопроса снималась игривым тоном. Селия ответила:
– О, мы так заняты, что нам некогда ссориться, хотя…
– Хотя что, мисс Остин?
– Нигель… тот, что сидит рядом с миссис Хаббард… обожает
поддразнивать людей, злить их. А Лен Бейтсон злится. Он тогда бывает просто
страшен. Но вообще-то он очень добрый.
– А Колин Макнаб тоже сердится?
– О нет, что вы! Колин только посмеивается над Нигелем.
– Понятно. А девушки между собой ссорятся?
– Нет-нет, мы очень дружим. Женевьев, правда, порой
обижается. Я думаю, это национальная черта: французы, по-моему, очень
обидчивые… Ой… я… я не то хотела сказать, простите меня…
Селия не знала, куда деваться от смущения.
– Ничего, я не француз, а бельгиец, – серьезно успокоил ее
Пуаро. И тут же, не давая Селии опомниться, перешел в наступление: – Так о чем
же вы думали, мисс Остин? Помните, вы сказали вначале…
Она нервно скатала хлебный шарик.
– Да просто… понимаете… у нас недавно были неприятности… вот
я и подумала, что миссис Хаббард… но это ужасная чушь, не обращайте внимания…
Пуаро не стал допытываться. Он повернулся к миссис Хаббард и
включился в ее диалог с Нигелем Чэпменом, который высказал спорную мысль о том,
что преступление – это одна из форм искусства и настоящие подонки общества –
полицейские, поскольку они выбирают эту профессию из скрытого садизма. Пуаро
потешался, глядя, как молодая женщина в очках, сидевшая рядом с Нигелем,
отчаянно пытается сгладить неловкость, а Нигель не обращает на нее абсолютно
никакого внимания.
Миссис Хаббард мягко улыбалась.
– У молодежи сейчас на уме только политика и психология, –
сказала она. – Мы были куда беспечнее. Мы любили танцевать. Если скатать ковер
в гостиной, там вполне можно устроить танцзал и плясать до упаду, но вам это и
в голову не приходит.
Селия рассмеялась и лукаво сказала:
– А ведь ты любил танцевать, Нигель. Я даже танцевала с
тобой однажды, хотя ты, наверное, не помнишь.
– Ты – со мной? – недоверчиво спросил Нигель. – Где?
– В Кембридже, на празднике Весны.
– Ах, весна, весна! – Нигель махнул рукой, как бы открещиваясь
от ошибок молодости. – В юности чего только не бывает. К счастью, это скоро
проходит.
Нигелю явно было не больше двадцати пяти. Пуаро улыбнулся в
усы.
Патрисия Лейн серьезно произнесла:
– Понимаете, миссис Хаббард, мы так заняты… Надо ходить на
лекции и вести конспекты, так что на всякие глупости просто не остается
времени.
– Но молодость ведь у человека одна, – возразила миссис
Хаббард.
Отведав на десерт шоколадного пудинга, все отправились в
гостиную, и каждый налил себе кофе из кофейника, стоявшего на столе. Пуаро
предложил начать лекцию. Турки вежливо откланялись, а остальные расселись по
местам, выжидающе глядя на гостя.
Пуаро встал и заговорил, как всегда, спокойно и уверенно.
Звук его собственного голоса воодушевлял его, и он непринужденно проболтал
минут сорок пять, пересыпая свою речь примерами из практики и стараясь слегка
сгустить краски. Он, конечно, валял дурака, но весьма искусно.
– Так вот, стало быть, – закончил он, – я сказал этому
бизнесмену, что он напоминает мне одного льежского фабриканта, владельца
мыловаренного завода, который отравил супругу, чтобы жениться на красивой
блондинке, своей секретарше. Я сказал об этом вскользь, но эффект был
потрясающим. Он тут же отдал мне деньги, да-да, те самые, которые у него
украли, а я нашел! Сидит передо мной бледный, а в глазах – ужас. Я ему говорю:
«Я отдам их благотворительному обществу». А он мне: «Поступайте как вам
заблагорассудится». Ну что ж, тогда я советую ему: «Вам, месье, надо быть
очень, очень осторожным». Он молча кивает и утирает пот со лба. Он перепугался
насмерть, а я… я спас ему жизнь. Потому что теперь, как бы он ни сходил с ума
по своей блондинке-секретарше, он никогда не попытается отравить свою глупую,
вздорную жену. Лучшее лечение – это профилактика. Надо предупреждать
преступления, а не сидеть сложа руки и ждать у моря погоды.
Он поклонился и развел руками.
– Ну вот и все, я, наверное, вконец утомил вас.
