— А что ты чувствовал, когда умирал? — не унимаюсь я.
— Было больно. — Махито вздрогнул, вспомнив предсмертные муки. — В одно мгновение распухло лицо, глаза перестали видеть. Дышать становилось все тяжелее. Я не понял, что случилось, но до самого последнего момента было очень больно.
— И по заслугам тебе!
— Ты так думаешь? Тяжело такое слышать, — говорит Махито, понуро опустив плечи.
— Вот почему ты здесь? О чем таком ты сожалеешь?
— За семью беспокоюсь. Чтобы выжить на нашем бедном острове, нужно ловить много рыбы и обменивать ее на рис.
Я тяжело вздыхаю от тщетности и неприглядности того, что делаю. Сколько ни упрекай Махито — все бессмысленно, он все равно ничего не помнит. Как же мне развеять свою обиду? «Как же мне хочется стать парящим духом», — думаю я.
— Намима, ты тут?
Ко мне приближается призрак, окаймленный бледным сиянием. Это Идзанами.
— Я здесь.
У Махито вид испуганный, он, с почтением посмотрев на Идзанами, спешит укрыться в тени колонны. Он бесплотный дух, и остановить силой его невозможно. Разговор с Махито закончен, я стою и жду, когда подойдет Идзанами.
— Чем ты тут занимаешься?
— Вот, упрекаю Махито.
Идзанами хмурится, как всегда не в духе, но сейчас выражение лица у нее еще более недовольное.
— Намима, что-то ты последнее время сама не своя. Этот мужчина тебя не помнит.
— Госпожа, мне просто хочется, чтобы он страдал. Плохо, что он ничего не может вспомнить.
Я плачу. Невиданное дело, но мне кажется, что я чувствую тепло на щеках. Мне ненавистно пребывание в этом месте, похожем на ад. Неожиданно для самой себя я произношу:
— Не могу я здесь больше находиться!
Я вздрагиваю. Ведь «здесь» правит она, богиня Идзанами.
— О, простите меня! — каюсь я, падая перед ней ниц. Лицо у Идзанами мрачнеет, она ничего не отвечает.
— Нужно посоветоваться.
Идзанами встает и направляется в свою рабочую комнату, где она решает, кому умирать. Садится на стул, вырубленный из гранита.
— Похоже, Идзанаги недавно умер.
Я стою ошеломленная. А ведь и правда, пламя негодования, которое обычно окутывает ее тело, сегодня немного бледнее. Но ведь Идзанаги — бог, а боги не умирают полностью. К примеру, Идзанами после смерти стала править в царстве мертвых, Ёми-но-куни. Интересно, Идзанаги тоже отправился в царство мертвых? Наверное, нет. Слышала я, что боги после смерти попадают на Равнину Высокого Неба. В этом смысле Идзанами не похожа на других богов.
— А что случилось с Идзанаги после смерти?
— Понятия не имею. Идзанаги долго жил в облике человека по имени Якинахико, но потом, говорят, его молодой слуга отрубил ему голову, он умер… и так и не ожил. Ястреб, ставший свидетелем произошедшего, отомстил убийце, а что было потом, не знаю.
— Госпожа, почему же все-таки господин Идзанаги умер? Неужели его слуга обладал какой-то особой силой?
— Подробностей я не знаю, — облокотившись на ручку кресла и подперев щеку рукой, ответила Идзанами. — Возможно, ему просто надоело жить. Ведь он жил, не ведая, когда придет его конец, переходил от одной женщины к другой да плодил детей.
У Идзанами отсутствующее выражение лица. Обычно в это время она уже работала, решая, кому умереть, но сегодня ей, похоже, не хотелось этим заниматься, и чаша с черной колодезной водой так и стояла нетронутой на каменном полу.
Неожиданно я испугалась, осознав, что, охваченная обидой на Махито, я желала кому-то смерти. Не было ли это то же чувство, что испытывала Идзанами, загнанная в царство мертвых? Обида — страшна. «Кто-нибудь, усмири мою обиду!» — я обхватила себя обеими руками, меня всю лихорадило.
— У меня к вам просьба, госпожа. Раз уж я не могу упокоиться с миром, то, пожалуйста, превратите меня в простого духа. Я растворюсь во тьме и буду потихонечку жить здесь. Не хочу больше видеть лицо Махито. Хочу все забыть. Пожалуйста, разрешите мне просто безмятежно жить здесь тихим духом. Ну сколько я могу мучиться?! — взмолила я, упав к ее ногам. Идзанами подняла мрачное лицо.
— А что, собственно, тебя так мучает?
— То же, что и вас, госпожа. Обида и беспокойство. Обида на Махито и тревога за судьбу дочери. И не знаю, как усмирить их. Вам, госпожа, не понять. Прошу вас, дайте мне умереть. Я хочу стать духом, витающим в темноте.
— А я-то думала, что ты, Намима, поняла мои страдания.
— Вы меня переоцениваете. Я ревнивая никчемная женщина.
Между мной и Идзанами повисло ледяное молчание. После таких слов надо было быть готовой понести наказание. Я падаю ниц и думаю, как было бы хорошо, если бы таким наказанием стала настоящая смерть.
— Мико дня на твоем острове звали Камику, не так ли?
Никак не ожидала я услышать от нее это имя. Я поднимаю на нее лицо.
— Да, Камику моя старшая сестра, у нас с ней год разница. А что?
— Похоже, Камику умерла.
Я некоторое время не могу в это поверить. Моя красавица сестра? Великая жрица Камику, такая величественная и благородная, во всем первая из первых? Самая лучшая женщина на нашем острове — не случайно же Махито полюбил ее!
— А что с ней случилось?
— Говорят, утопилась, прыгнув в море с утеса.
Я тяжело вздыхаю.
— Это я виновата. Это потому, что я убила Махито. Ей просто стало невыносимо жить.
— Ну, кто виноват да почему это случилось, думай не думай, ничего не поделаешь, — говорит Идзанами, явно потеряв интерес к разговору.
Но меня мучает беспокойство. Если умерла Камику, то вслед за ней должна умереть и Яёи. С какими мыслями Яёи приняла свою судьбу? Я решительно спрашиваю Идзанами:
— А что с Яёи?
— Этого я не знаю. Дух ее пока не появлялся, может быть, умерла удовлетворенной. Но мне ничего неизвестно.
Я немного успокаиваюсь. То, что я натворила, превратившись в осу, видимо, повлекло большие изменения в жизни жителей острова. Камику покончила с собой, разочаровавшись в жизни без Махито.
— Госпожа Идзанами, у меня к вам просьба.
Идзанами оборачивается. Выражение лица у нее отрешенное, как у человека, потерявшего цель. Она резко говорит:
— Намима, если ты опять по поводу того, чтобы я превратила тебя в простого духа, то я этого сделать не могу.
— Нет, у меня другая просьба.
— Ну, что тебе? — спрашивает она, поворачиваясь ко мне. Я решительно говорю:
— Разрешите мне за вас определить тысячу людей, которым суждено умереть.
Мне кажется, что по ее лицу скользнула усмешка. «Ты же человек», — так, наверное, и хочется сказать ей. Я продолжаю:
