– Она ввела себе морфий в вены на обеих руках. Это вам о чем-нибудь говорит?
– Только о том, что она не собиралась шутить. Что еще? У вас уже есть фотографии с места ее смерти?
Он медленно кивает головой.
– Я попросил шерифа округа Западная Фелиция переслать мне по электронной почте все снимки с места происшествия. Вот откуда я узнал, что у здания оцинкованная крыша. Вы уверены, что хотите взглянуть на них?
– Да.
Он в очередной раз переводит взгляд на доктора Гольдман. Ханна изучает меня несколько секунд, потом говорит:
– Кэт и так потрясена. Если это поможет раскрытию убийств, не вижу смысла утаивать от нее эти снимки.
Кайзер обещает через секунду вернуться с фотографиями и выходит из комнаты.
Ханна смотрит на меня снизу вверх с койки, на которой сидит.
– Меня беспокоит твое душевное состояние, Кэт. Ты хоть понимаешь, что испытываешь шок?
– Наверное. Я ничего не чувствую.
– И ты не пьешь?
– Уже несколько дней.
Глаза ее впиваются в меня, как металлический зонд.
– Но ты и не принимаешь лекарства, верно?
Мне не хочется отвечать, но я признаюсь:
– Нет.
– Как долго?
– Не знаю точно. Неделю, может быть.
Она качает головой.
– Мне не нравятся механические аналогии, но сейчас это единственное, что приходит мне на ум. Я смотрю на тебя и вижу перед собой машину. Идут все биологические процессы, но тебя здесь нет. По рассказам, ты чувствовала себя так, когда занималась сексом.
– Я помню, но сейчас дело не в этом. Я становлюсь такой, когда работаю.
– Всегда?
– Да.
Ханна переводит взгляд на дверь, как будто услышала шаги возвращающегося Кайзера.
– Я тоже иногда бывала такой, когда училась в медицинской школе. Но ты чем-то отличаешься от меня. И это все равно ненормально, чтобы ты там себе ни говорила. Ты не можешь делать вид, что не состояла в близком родстве с Энн. Ты была и есть ее родственницей. В том смысле, что прошлое никогда по-настоящему не становится прошлым, как утверждал Фолкнер. Он говорил, что если бы прошлое действительно оставалось прошлым, в мире не было бы скорби и печали. Энн была твоей близкой родственницей, Кэт, и она лишила себя жизни. О чем ты и сама подумывала неоднократно.
– Я должна узнать правду, Ханна. Это единственное, что помогает мне сейчас сохранить здравомыслие.
Она не отводит взгляда.
– В самом деле?
– Это моя единственная надежда.
Открывается дверь, и входит Кайзер, держа в руках несколько фотографий размером восемь на десять дюймов. Не оставляя себе возможности передумать, я хватаю их и бегло просматриваю, как всегда поступала с фотографиями с места преступления.
Ханна права. Для меня это не просто очередное дело.
Один только вид клиники вызывает у меня приступ тошноты. Небольшое здание под оцинкованной крышей стоит на выжженной солнцем поляне. Позади него растет одинокая смоковница. Я буквально чувствую, как из моих ладоней вынимают занозы, а в предплечье впиваются уколы против столбняка.
Глядя на следующее фото, я благодарю Бога за то, что ничего не ела. На нем нет ничего особенно страшного – по обеденному столу не разбрызгана кровь или серое вещество мозга, и на изуродованном лице, бывшем когда-то человеческим, не лежит стреляная гильза. Это всего лишь Энн, моя некогда очаровательная тетя, лежит обнаженной на голом деревянном полу, и ее грудь и бедра обвисли, как мешочки с растаявшим воском. Ее рот приоткрыт, как во сне, вот только сон на этот раз вечный, и…
– Кэт? – негромко спрашивает Ханна. – С тобой все в порядке?
– Да.
Снимок сделан сверху. На нем видны ножки стола для обследования больных, коричневые ноги в сандалиях – это, скорее всего, Луиза – и следы плесени внизу медицинского шкафчика. Совсем рядом с головой Энн лежит что-то круглое и темное, но я не могу разглядеть, что это такое. Я переворачиваю снимок и кладу его в самый низ стопки.
И вдруг сердце у меня останавливается.
На следующей фотографии, снятой под другим углом, видна плюшевая набивная игрушка, которая лежит на полу примерно в трех футах от головы Энн. Это не просто какая-то игрушка. Это черепашка. Его зовут Томас. Томас, Робкая Черепашка.
– Томас… – выдыхаю я.
– Что? – спрашивает Кайзер.
Я показываю на черепаху.
Кайзер подходит ко мне, чтобы взглянуть.
– Эта черепашка имеет такое большое значение?
– Томас был любимой игрушкой Энн с тех пор, как она была маленькой.
– А я и понятия не имел об этом. По-моему, в комнате находилось несколько плюшевых игрушек. Мы решили, что они предназначались для детей, чтобы отвлечь их, пока им делают уколы или что-нибудь в этом роде.
– Так оно и есть.
Айви всегда держала в клинике плюшевых зверушек. И вы, как только туда входили, сразу получали от нее игрушку. Но вместе с ощущением комфорта возникало и ощущение предательства, потому что вы знали: скоро придет боль. Но все равно не выпускали игрушку из рук. Ведь она не виновата, что вам больно.
– Томаса не было в клинике. Это Энн принесла его туда. Я удивлена, что она, умирая, не держала его в руках.
– Может быть, и держала поначалу. Мы обнаружили некоторые признаки того, что она сначала легла на стол для обследования пациентов и скатилась на пол уже после того, как потеряла сознание.
Я не замечаю, что плачу, пока слезы не начинают капать на непристойную фотографию, одну из сотен, которые мне довелось держать в руках за последние несколько лет. Мне хочется никогда больше не видеть ничего подобного.
– Кэт? – обращается ко мне Кайзер.
Я качаю головой и пытаюсь взять себя в руки, но слезы текут и текут ручьем у меня по лицу. И не собираются останавливаться.
Глава сорок шестая
Ханна осторожно забирает у меня фотографии и отдает их Кайзеру.
– Думаю, на сегодня достаточно.
– Нет, – возражаю я. – Мы должны двигаться дальше.
Я быстро пересказываю им преследующий меня кошмар о грузовичке-пикапе, пруде и отце, вытаскивающем Лену-леопарда из огнестрельной раны в груди. Пока я говорю, Ханна не сводит с меня глаз, слушая с предельным вниманием.
– Господи Иисусе! – восклицает Кайзер, когда я заканчиваю рассказ. – С точки зрения вашей жизни, думаю, это очень важно. Но пока у меня нет предположений относительно того, как это соприкасается с делами об убийстве. Похоже, ваша тетя в детстве подверглась сексуальным домогательствам – так же, как и вы, – и здесь замешана эта плюшевая игрушка. Единственная связь, прослеживающаяся с нашим делом, заключается в том, что именно сексуальное насилие, скорее всего, и привело Энн к доктору Малику.
