При виде следующей фотографии во рту у меня становится сухо. На ней мой отец одной рукой обнимает Луизу за талию. Она обнажена, а на нем лишь старые джинсы из грубой хлопчатобумажной ткани, обрезанные по колено, и больше ничего. Бронзовый от загара, он выглядит таким сильным и счастливым, каким я его никогда не видела. Снимок получился немножко перекошенным, как если бы он установил фотоаппарат на полено и сделал фотографию с помощью таймера. Я никогда не видела его таким счастливым с матерью.
На следующей фотографии несколько чернокожих ребятишек играют в пыли на дороге, но все они одеты. Я перелистываю страницы, и снимки передо мной превращаются в монтаж жизни на острове. Не той привилегированной жизни, которую я видела в качестве внучки доктора и миссис Киркланд, а повседневного существования негров, которые безвыездно жили на острове. На одной фотографии папа снят вместе с молодым чернокожим пареньком. Кто это, Джесси Биллапс с прической в стиле «афро»? Они сидят на крыльце и бренчат на акустических гитарах. На перилах стоят бутылки с дешевым вином, а перед ними во дворе танцует босая массивная чернокожая женщина с отвисшей грудью. На третьем пальце левой руки у отца надето отбитое бутылочное горлышко. Я буквально слышу скорбный вопль, который издают струны, когда он проводит по ним осколком стекла.
На последней фотографии снята я.
Я сижу на полу амбара, поджав под себя ноги, совсем как Луиза на фотографии в позе лотоса. Я уперла локти в колени, положила подбородок на руки и смотрю прямо в объектив фотоаппарата большими круглыми глазами, так похожими на глаза отца. На этом снимке я выгляжу такой умиротворенной и спокойной, какой, наверное, никогда не была в жизни.
На вид мне около двух лет.
Что случилось со мной после этого? Куда исчез мир и покой из этих глаз? Кто в этом виноват? Человек, который сделал этот снимок?
С долгим облегченным вздохом я закрываю альбом и выпускаю его из рук. Он падает на сгнившие сливы, нанизанные на леску. Есть что-то отталкивающее в том, чтобы держать фрукты в вещмешке под полом. У слив особенно отвратительный вид, словно их хранили для какой-то цели, неведомой простым смертным. Что-то вроде ожерелья, может быть, какое надел бы крестьянин, чтобы отогнать вампиров.
– Мисс Кэтрин? Это вы?
Среди деревьев появился чернокожий мужчина в рабочем комбинезоне цвета хаки, заляпанном пятнами жира и масла. Это Мозес, садовник. Проведя столько лет в Мальмезоне, он движется среди деревьев, как призрак. Должно быть, они с папой часто натыкались друг на друга во время странствий под навесом из сплетенных дубовых веток.
– Я, Мозес.
– С вами все в порядке? Вы не упали, часом?
– Я просто отдыхаю.
Он подходит ближе, но движется осторожно и медленно, совсем как Пирли, когда обслуживает гостей дома, которые еще не знакомы с ней. Мозес, должно быть, ровесник моего деда. Время и прожитые годы согнули его спину, подобно дереву, которое наконец уступает многолетнему напору ветра, вредителей и дождя. Белки глаз у него пожелтели, а щеки заросли седой щетиной. Трудно представить, что когда-то я видела, как этот мужчина носил на плечах железнодорожные шпалы.
– Что вы здесь делаете? – спрашивает Мозес. – Рисуете картину?
Он заметил альбом для рисования, единственный артефакт из вещмешка, который я еще не рассмотрела.
– Я просто разглядываю старые фотографии, которые сделал когда-то мой отец.
Он согласно кивает, но тут на глаза ему попадается кое-что еще.
– А это что такое?
Он указывает на сливы.
– Какие-то гнилые фрукты. Я думаю, это сливы.
Мозес наклоняется и поднимает с земли нитку с почерневшими плодами. Он внимательно рассматривает одну ягоду, мнет ее в пальцах, потом подносит к лицу и нюхает.
– Мозес, вы храбрее меня.
Он смеется.
– Вы же не мужчина. Вы женщина.
Я давно задавала себе вопрос, действительно ли Мозес такой бесхитростный и даже туповатый, каким выглядит, но так и не на нашла на него ответа.
– Это не сливы. – Он пробует один из почерневших плодов на зуб, покусывая его и определяя текстуру. – Это похоже на шкуру.
– Шкуру?
– Кожу. Это шкура какого-то животного. Высохший кусочек чего-то.
– Может, это что-то вроде охотничьего трофея?
Мозес пожимает плечами.
– Наверное.
Он отдает ожерелье, и на память мне приходят слова седобородого человека из Клуба ветеранов Вьетнама: «А сейчас в доброй половине голливудских фильмов только и показывают негодяев, которые отрезали уши и убивали женщин и детей. Не буду лгать, иногда такое случалось».
Борясь с приступом тошноты, я прячу ожерелье в вещмешок.
– Мисс Кэтрин? С вами точно все в порядке?
Я киваю и начинаю собирать остальные вещи отца. Я вижу, как далеко позади Мозеса между деревьями медленно и осторожно пробирается «Форд-Экспедишн» Майкла.
– Тебе известно что-нибудь об острове ДеСалль, Мозес?
Он задумчиво морщит лоб.
– Боюсь, ничего нового я вам не скажу.
– Но ведь ты хорошо знал его?
– А как же иначе? Ведь я там родился.
Дрожь предчувствия пробегает у меня по телу.
– Ты родился на острове?
– Да, конечно. Я думаю, что любой, кто работал на вашу семью, родился на острове. Доктор Киркланд всегда говорит, что люди разучились работать. Наверное, он прав. А еще он говорит, что только люди с острова умеют отрабатывать свою зарплату.
Нищенскую зарплату, держу пари.
– Тебе нравится мой дед, Мозес?
– О да, мэм. Доктор Киркланд всегда был очень добр ко мне.
– Я думаю, ты понимаешь, что я имею в виду.
Мозес оглядывается по сторонам с таким видом, словно опасается, что его могут подслушать.
– Вы знаете своего деда, мисс Кэтрин. Он жесткий хозяин и знает, как выжать деньги даже из коровьего дерьма, прошу прощения за такое выражение.
Я ничего не говорю, оставляя недосказанную пустоту, которую Мозес чувствует себя обязанным заполнить.
– Много лет назад я услышал одну историю, так вот она как раз о докторе Киркланде. Один плантатор дал своему рабу пинту виски. А потом другой раб спрашивает, как ему понравилось, и первый отвечает: «Понимаешь, если бы оно было хорошим, он бы не дал его мне, а если бы оно было плохим, я бы не стал его пить».
Оказывается, Мозес далеко не простак.
– Доктор Киркланд заботится о людях на острове, – быстро добавляет он. – Они живут там намного лучше, чем большинство их черных собратьев в городе.
– А что ты можешь сказать о моем отце, Мозес?
