Мистер МакДонахью многозначительно смотрит на часы.
Делая первый шаг, я заставляю себя вспомнить Боснию, где работала в составе Комиссии по расследованию военных преступлений. Когда экскаваторы ООН вскрыли длинный ров, моим глазам предстали сотни мужчин, женщин и детей, тела которых находились на разных стадиях разложения. Матери, прижимающие к себе младенцев. Малыши, едва начавшие ходить, разорванные пулеметными очередями. Маленькие девочки, не расставшиеся со своими куклами, которые стали последним, что они видели в жизни, перед тем как их головы разбивали ружейными прикладами. Что бы ни находилось в гробу, оно все равно не сможет сравниться с теми ужасами. Но тем не менее… В голове у меня звучит голос директора похоронного бюро: «Совсем другое дело, когда приходится вскрывать могилу своих родственников».
Я обхожу гроб и заглядываю внутрь.
Я не верю своим глазам. Это моя первая реакция. Если не считать черного костюма, отец выглядит как живой. Случайному прохожему могло бы показаться, что молодой человек вздремнул после воскресного обеда. Щеки его и подбородок покрывает курчавая черная бородка, которую он никогда не носил при жизни. Борода эта состоит не из волос, это плесень, но по сравнении с теми жуткими переменами, которые мне доводилось видеть, борода из плесени – сущая ерунда.
– Вы только взгляните, – говорит мистер МакДонахью, и в голосе его явственно слышится гордость. – Он выглядит совсем как Медгар Эверс.
[24]
Лена-леопард удобно устроилась на сгибе локтя моего отца. При виде ее оранжево-черного пятнистого меха у меня перехватывает дыхание. Для меня это слишком. До похорон отца я каждую ночь укладывалась спать вместе с Леной. И, если не считать снов, я не видела ее вот уже двадцать три года.
– Несколько лет назад власти эксгумировали тело старины Медгара для суда над Джеймсом Эрлом Реем, – говорит мистер МакДонахью, – и он выглядел так, словно его похоронили только вчера. То же самое и с вашим отцом. В те времена всю подготовительную работу для меня делал старый Джимми Уайт. Теперь таких помощников не найти днем с огнем.
– Не могли бы вы оставить меня ненадолго одну?
– Да, конечно, мэм.
Мистер МакДонахью отступает на несколько шагов.
Я ощущаю себя персонажем диснеевской сказки. Как будто я проделала долгий путь, чтобы добраться сюда, и теперь, наклонившись и поцеловав своего спящего принца в холодные губы, могу оживить его и счастливо жить с ним до конца дней.
Но я не могу этого сделать.
Чем дольше я всматриваюсь в лицо отца, тем больше убеждаюсь в этом. Щеки у него ввалились, пусть и немного – равно как и глаза, несмотря на пластиковые колпачки, которые подложили ему под веки, чтобы сохранить иллюзию нормальности. Легким быстрым движением, как птичка, которая подбирает клювом зернышко с земли, я наклоняюсь и забираю Лену с руки папы.
– Закрывайте, – говорю я.
Мистер МакДонахью закрывает гроб и делает катафалку знак приблизиться.
– Вы видели, что я забрала плюшевую зверушку, правильно? – обращаюсь я к нему.
– Да, мэм.
Я знаю, что мне следует подождать, но у меня не хватает ни сил, ни терпения.
– Мистер МакДонахью, не могли бы вы на минуту пройти со мной к автомобилю?
Он снова бросает взгляд на часы.
– Вообще-то мне уже давно пора возвращаться в похоронное бюро. Там сейчас как раз идет служба.
Я встречаюсь с ним взглядом и умоляю его явить великодушие, что почти всегда производит нужное действие на мужчин-южан.
– Ну хорошо, только на одну минуту, – соглашается он.
– Не будете ли вы так любезны захватить с собой ваш пиджак?
Он забирает со стены пиджак, после чего следует за мной к «максиме» матери, которая припаркована на травяной лужайке между двумя обнесенными оградой участками. Я открываю багажник и достаю оттуда коробку с судебно-медицинскими химическими веществами, которые привезла из Нового Орлеана и которыми намеревалась обработать свою спальню. При виде бутылочки с люминолом я вспоминаю Натриссу и ее большие, как блюдца, глаза в тот день, когда она пролила жидкость и обнаружила кровавые следы ног. Для предстоящего испытания люминол не годится, поскольку он не только поглощает железо из гемоглобина, вступая с ним в реакцию, но и повреждает генетические маркеры в обнаруженной им крови, отчего проведение ДНК-тестирования становится невозможным. Сегодня я намерена использовать ортолидин, который позволит не только выявить следы латентной крови на шерстке Лены, но и сохранит целостность генетических маркеров.
– Вы не могли бы сесть ко мне в автомобиль? – приглашаю я, забираясь на сиденье водителя.
После короткого колебания директор похоронного бюро усаживается на место пассажира рядом со мной.
– Что в этой бутылочке?
– Химикат, который указывает на наличие скрытой крови.
Он поджимает губы.
– Это что, уголовное расследование?
– Да. Не могли бы вы накрыть своим пиджаком мои руки и леопарда?
– Могу, конечно. Надеюсь, вы не собираетесь уничтожить его, а?
– Нет, сэр.
Пока он расправляет пиджак, я внимательно рассматриваю Лену. Раздвинув мех у нее под нижней челюстью, я вижу шов, который наложила Пирли после смерти отца.
– Вот так? – спрашивает мистер МакДонахью, соорудив из своего пиджака нечто вроде палатки.
– Превосходно. – Левой рукой я помещаю Лену в импровизированную палатку, а правой разбрызгиваю ортолидин на ее шерстку. Потом поворачиваю ее другим боком и снова брызгаю химикатом.
– И что же дальше? – спрашивает мистер МакДонахью.
– Мы немного подождем.
Когда-то фотографы использовали собственные пиджаки в качестве передвижных фотолабораторий в полевых условиях. Наступление эры цифровой фотографии сделало подобную практику достоянием прошлого, но сегодня знание этого приема мне пригодилось.
– Не могли бы вы включить кондиционер? – просит мистер МакДонахью.
– Нет. Мы же не хотим, чтобы химикат разлетелся по салону, верно?
– Он токсичен или что-нибудь в этом роде?
– Нет, – не моргнув глазом, лгу я.
– Ага. Что, в таком случае, должно произойти?
– Если там есть кровь, она будет светиться голубым цветом.
– И сколько на это потребуется времени?
– Минута или две.
Мистер МакДонахью выглядит заинтересованным.
– Я могу взглянуть?
– Да. Если у нас что-нибудь получится, я хочу, чтобы вы засвидетельствовали это.
После того как проходят две минуты, я приподнимаю полу пиджака и вглядываюсь в темноту. Голова Лены светится, словно окрашенная голубым фосфором.
