О, я все прекрасно понимаю.
– Он был и моим врачом тоже.
Пирли накрывает мою руку своей, кожа которой напоминает пергаментную бумагу, сквозь которую просвечивают кости и сухожилия.
– Я знаю, малышка. Я видела, что что-то не в порядке, но просто не понимала, в чем дело. Энн смеялась в нужные моменты, но смех никогда не затрагивал ее глаз. Эти глаза всегда походили на стекло. Блестящие, но одновременно пустые и ничего не выражающие. Господи, но мальчики все равно сходили по ней с ума. Энн была самой красивой девочкой в городе. Они не видели боли, которая жила в ее сердце.
– А может, совсем наоборот, – говорю я. – Может быть, они чувствовали ее, и это привлекало их.
– Возможно, и так, – бормочет Пирли, печально кивая головой.
– А что ты можешь сказать о моей матери?
Она отпивает очередной глоток виски и морщится.
– Гвен было двенадцать, когда они переехали сюда. У нее не было тех проблем, которые мучили Энн. Она могла смеяться и улыбаться, и казалась вполне нормальным ребенком. Но она постаралась при первой же возможности выйти замуж, чтобы уйти из этого дома. Как оказалось, никуда она не ушла. Война заставила ее вернуться обратно. И чем старше она становилась, тем больше у нее возникало проблем. Теперь, задним числом, я понимаю, что доктор Киркланд, должно быть, добрался и до нее. Семя зла заронили в ее душу, когда она была еще совсем маленькой, как Энн. Просто в ее случае все было не так плохо.
– Я думаю, Энн пыталась защитить ее.
Пирли медленно кивает головой.
– Энн пыталась помочь всем и каждому. Она стремилась спасти всех. Но не смогла спасти даже себя.
– А бабушка Кэтрин, неужели она ничего не подозревала?
– Со мной она никогда не разговаривала на эту тему. Но миссис Кэтрин точно знала, когда следует исчезнуть. И она позволяла доктору Киркланду много времени проводить наедине с девочками. Я видела это, когда они встречали здесь Рождество, девочки тогда были еще совсем маленькими. Если доктор Киркланд собирался весь день провести в доме, миссис Кэтрин находила себе занятие и место, куда могла бы удалиться. У меня были дурные предчувствия, но что я могла сказать? В то время все обстояло по-другому. Служанка, подобно мне, не могла и рта раскрыть, чтобы заговорить о таких вещах. Все, что я могла сделать, это оставаться рядом с девочками, когда они были расстроены. И пытаться хотя бы немного облегчить их боль.
– Ты никогда и ничего не видела своими глазами?
Она качает головой.
– Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что доктор Киркланд специально делал так, чтобы я ничего не видела.
– И как же он это делал?
– Он бродил по территории поместья по ночам, совсем как твой папа. Думаю, это была одна из причин, почему он невзлюбил мистера Люка. Теперь он больше не мог шляться в любое время, когда вздумается, и оставаться при этом незамеченным. Несколько раз, когда доктор Киркланд заставал меня снаружи после девяти, он сурово предупреждал, чтобы я оставалась внутри и больше не выходила на улицу. Сказал, что может случайно подстрелить меня, приняв за грабителя. Поэтому я и сидела взаперти в доме, если только меня не звал он сам или миссис Кэтрин.
Задним числом это казалось вполне ясным. Впрочем, недостает исторического контекста. Сама мысль о том, что доктор Киркланд, уважаемый хирург и образец добродетели, мог на цыпочках красться по своему роскошному довоенному особняку, чтобы растлевать и насиловать своих дочерей, сорок лет назад была просто невообразимой.
– А какую роль играет во всем этом остров? – спрашиваю я.
Пирли неловко ерзает на стуле.
– Что ты имеешь в виду?
– Как, по-твоему, он мог издеваться над детьми и там?
– Если он и делал это, то никто мне в этом не признается.
– Почему?
– Потому что я давно уехала оттуда и никогда не возвращалась. Я превратилась в домашнего ниггера. Они считают меня рабой доктора Киркланда, купленной им с потрохами.
– А почему ты действительно никогда не возвращалась туда?
Она смотрит на меня с выражением, очень похожим на высокомерное презрение.
– А как ты сама думаешь, почему? Там жил мужчина, от которого мне следовало держаться подальше.
– Кто именно?
– Мой дядя.
– А почему ты должна была держаться от него подальше?
Она презрительно фыркает.
– Подумай сама, девочка. У меня возникли те же проблемы, что и у тебя.
– Сексуальное насилие и домогательство?
– На острове не знают таких слов. Там называют это «проникновение со взломом». По крайней мере, так выражаются мужчины. Да и некоторые женщины тоже. Дядя проник в меня и взломал, когда мне не было двенадцати. И он не оставлял меня в покое. Если бы его не посадили за что-то в тюрьму, я бы наверняка забеременела или еще что-нибудь похуже. Поэтому, когда мне представился шанс удрать с острова, я им воспользовалась.
Откуда-то из глубин подсознания всплывает еще один образ. По гравийной дороге идет маленькая чернокожая девочка. Внезапно из жаркого марева появляется оранжевый грузовичок-пикап, а потом мужчина, который платит зарплату ее отцу и матери, предлагает подвезти ее…
– Айви никогда не рассказывала тебе ничего подобного? – задаю я вопрос. – Ничего такого, что возбудило бы твои подозрения? Даже я слышала истории о детях, которые боялись ходить по дорогам в одиночку.
Пирли складывает руки на столе.
– Девочка моя, мужчина, который обрел вкус к таким вещам, ни за что не остановится. Он берет то, что ему нужно, при первой же возможности. Я скажу тебе еще кое-что. Я думаю, что женщины на острове знают об этом. Вот почему они выдумывают страшные истории, чтобы дети не бродили по дорогам. Но своим мужьям они не говорят ничего, можешь быть в этом уверена. Они не хотят, чтобы их мужья попали в камеру смертников в «Анголе» за убийство большого белого человека.
– Ты точно знаешь это, Пирли? Или просто подозреваешь?
Она пожимает плечами.
– Какое это имеет значение?
– В суде это будет иметь очень большое значение.
Она снова презрительно фыркает, как будто выплевывая воздух.
– Тебе не удастся заставить доктора Киркланда предстать перед судом. Он слишком умен и слишком богат. Такие мужчины, как он, не попадают в тюрьму. Тебе пора бы уже понять это, девочка моя.
– Времена изменились с тех пор, как ты была молодой, Пирли.
С ее губ слетает вымученный смех.
– И ты в это веришь?
– Да.
– Тогда ты совсем не такая умная, как я считала.
Цинизм Пирли приводит меня в бешенство. Если бы все женщины были такими, мы до сих пор оставались бы бессловесными рабынями, движимым имуществом, а не полноправными гражданами. С другой стороны… По сравнению с ней я выросла в намного более благополучном и привилегированном мире.
