– О чем ты говоришь?
– Все, что ты сказала, правда. У меня была связь с Энн. И с Гвен тоже.
Я хочу открыть рот, чтобы сказать что-нибудь, но слова не идут у меня с губ.
– У больших людей большой аппетит, дорогая моя. Все на самом деле очень просто. Они испытывают голод, утолить который одна женщина не в состоянии. Твоя бабушка знала это. Ей это не нравилось, но она, по крайней мере, все понимала.
– Лжец! – кричу я, черпая силу в своей скорби и ярости. – Как ты можешь убеждать самого себя в таком дерьме? Бабушка не понимала. Она подозревала тебя долгие годы, но делала все, что в ее силах, чтобы страхи не подтвердились. Как и все мы. Потому что поверить в это означало признать, что ты никогда нас не любил. Что ты держал нас под рукой только для того, чтобы трахать!
– Насчет бабушки ты ошибаешься.
– Нет! Где-то под всей той ложью, которую ты внушил себе, скрывается правда, и ты ее знаешь. Когда бабушка наконец поняла, за какое чудовище вышла замуж, то утопилась, потому что не могла и не желала жить с сознанием того, что не сумела защитить нас.
Невозмутимость деда медленно дает трещину. Совсем как грязь под лучами жаркого солнца.
– Ты говоришь, что одной ее тебе было недостаточно. Почему же ты не развелся с ней?
Он отходит от меня и останавливается перед картиной, изображающей битву при Чэнселорсвилле.
– Самой судьбой мне было предначертано управлять состоянием ДеСаллей. Тот факт, что я увеличил его в четыре раза, подтверждает это.
– Ну так завел бы любовницу. Почему ты выбрал нас? Своих собственных детей?
Он качает головой.
– Любовница делает тебя уязвимым.
– А секс с собственными детьми – нет?
– Именно так.
Он снова переводит взгляд на меня, и я вижу на его лице выражение учителя математики, который никак не может взять в толк, почему ученики не в состоянии усвоить простейшее арифметическое действие.
– Твоя бабушка не подозревала меня в том, что я делал, Кэтрин. Она знала. Да и как она могла не знать? Она знала, что мне нужно больше, чем она могла дать, и предпочитала, чтобы я восполнял недостачу дома, а не ставил ее в неловкое положение в глазах общества.
Меня охватывает холод, которого я никогда раньше не знала. Неужели он прав, а Пирли ошибается?
– Я тебе не верю.
Он равнодушно пожимает плечами.
– Ну что же, цепляйся за свои иллюзии, если тебе так удобнее.
– Ты хочешь сказать, что занимался с нами сексом по сугубо утилитарным причинам? И бабушка знала об этом?
На лице у него проступает раздражение.
– Черт возьми, девчонка, ты ведешь себя так, словно я первый мужчина, который поступил таким образом. Со мной случилось то же самое, когда я был мальчишкой. Мой дед был вдовцом. Он использовал меня для секса. И я не ною по этому поводу. Но правда заключается в том, что секс такого рода меняет тебя самого, твою душу. Он прививает тебе вкус к чему-то такому, что больше ничто не может удовлетворить. Это как война. У тебя развивается вкус к убийству, и ты должен продолжать убивать. Только эта жажда сильнее. Я знаю, что и ты ее ощущаешь. Именно так оно и бывает.
Я трясу головой, отказываясь признать его правоту, но совсем не уверена, что он ошибается.
Он воздевает свои большие руки и тычет в меня пальцем.
– Я открою тебе одну непреложную истину, Кэтрин. Женщина – это всего лишь система жизнеобеспечения для полового органа. Точка.
Я смотрю на него, не веря своим ушам.
– И ты знаешь, что я прав. Ты – ученый. Но наследственность дала тебе шанс подняться над этой примитивной функцией. У тебя есть мозги и сила воли. Но ты никогда не переступишь границы своего пола, если будешь и дальше закрывать глаза на реалии жизни.
– Ты сошел с ума!
– Правда?
Он подходит к полке, снимает с нее большой черный том и швыряет его к моим ногам. Книга падает на пол с глухим стуком. Это Библия короля Иакова.
[25]
– Взгляни на Книгу Левита.
[26]
Там ты найдешь все библейские проскрипции против инцеста. В ней изложены правила, доступные всем и каждому. Господь Бог запрещает мужчине заниматься сексом со своей матерью, матерью своей матери, своей сестрой, своей теткой, с животными, с другим мужчиной или с женщиной во время менструального цикла. В этих правилах говорится даже о невестке. Но одни отношения там не упомянуты принципиально.
Я чувствую себя так, словно стою на краю крыши небоскреба и в лицо мне дует сильный ветер.
– Какие же это отношения?
– Между отцом и дочерью. Старина Левит пропустил их. Потому что ему были известны реалии жизни.
– То есть?
В глазах деда появляется фанатический блеск.
– Ты плоть от плоти мое порождение, Кэтрин. И твоя мать, и Энн тоже. Вы моя кровь. Вы были моими. И я мог поступать с вами так, как сочту нужным.
Он подходит к сейфу с оружием, быстро набирает цифровую комбинацию и открывает тяжелую дверцу. Дед вынимает из сейфа винтовку и спокойно заряжает ее патронами, которые достает из коробки на полке. Когда он подходит ко мне, я узнаю «Ремингтон-700», из которого был убит отец.
– И это правда, – говорит он, глядя мне прямо в глаза. – Ты по-прежнему моя.
Он передергивает затвор и загоняет патрон в патронник.
– Что будет, если это ружье вдруг возьмет и выстрелит? – Дуло винтовки смотрит мне в лицо с расстояния примерно в фут. – Что будет, если оно размажет твои мозги по стене? Как ты думаешь, что тогда случится?
– Тебя осудят за убийство.
Он улыбается.
– Неужели? А я думаю, что нет. Убийство женщины с твоей психиатрической историей болезни? Подтвержденное биполярное расстройство, нестабильное прошлое, угрозы покончить с собой? Нет. Если бы я действительно полагал, что ты представляешь для меня опасность, ты бы не вышла из этой комнаты. Но ты не представляешь собой опасности. Правда, Кэтрин?
Мне следует отступить. Продемонстрировать покорность. Подождать и дожить до другого случая сразиться с ним. Но я не могу. Я подчинялась ему всю свою жизнь, но больше не стану.
– О нет, я представляю собой настоящую угрозу для тебя! Я намерена сделать так, чтобы ты сдох в тюрьме. И ты должен знать вот что: если ты убьешь меня сейчас – или до того, как я доберусь до Нового Орлеана, – кое-кто точно так же поступит с тобой.
