– Идите к черту! Что все это значит?
– Откровенный разговор. Обмен секретной информацией является залогом доверия, Кэтрин.
– И это вы называете обменом? Да вы же не рассказали ничего заслуживающего внимания.
Малик одаривает меня широкой улыбкой.
– Что бы вы хотели узнать? Мы можем поделиться друг с другом своими тайнами. Я открою вам свои секреты, а вы мне – свои.
– Это и есть тот подход, который вы применяете к пациентам? Обмен душещипательными историями?
– Я делаю то, что считаю нужным. Я не боюсь экспериментировать.
– И вы полагаете такое поведение этичным?
– Во времена воинствующего невежества я полагаю его необходимым и достаточным.
– Ну хорошо. Давайте устроим небольшой обмен. Разглагольствования о том, что вы якобы и есть тот самый перевозчик в подземный мир, показались мне неубедительными и затасканными. А вот слова о холокосте явно шли от сердца. Вы ведь не просто сторонний наблюдатель, когда речь идет о сексуальных домогательствах, верно?
Малик выглядит скорее заинтригованным, нежели рассерженным.
– К чему вы клоните?
– Я думаю, в этом вопросе у вас имеется некоторый личный опыт.
– В проницательности вам не откажешь.
– В детстве вам пришлось вынести сексуальные домогательства и насилие?
– Да.
Я вдруг замечаю, что руки и ноги у меня дрожат, словно после несильного удара электрическим током. Это те самые факты, которые так нужны Кайзеру.
– От кого?
– От моего отца.
– Прошу простить меня. Вы вытеснили эти воспоминания в подсознание?
– Нет. Но они все равно уничтожили меня, пусть и по-другому.
– Вы можете говорить об этом?
Малик еще раз пренебрежительно машет рукой.
– Настоящее насилие… какой в этом смысл? Отнюдь не преступления делают нас уникальными, а наша реакция на них. Когда мне было шестнадцать, я рассказал старшей сестре о том, что со мной случилось. Попытался рассказать, во всяком случае. Я был совершенно пьян. Она мне не поверила.
– Почему?
– К тому времени Сара уже была замужем. Она вышла замуж в семнадцать лет. Чтобы уйти из дома, разумеется, – это был самый простой способ. Я спросил, не делал ли наш отец что-либо подобное и с ней. Она была поражена. Сказала, что не понимает, о чем я говорю.
– Может быть, она притворялась.
– Нет. Ее глаза ничего не выражали, совсем как у куклы. Два года спустя меня призвали в армию и отправили во Вьетнам. Я хорошо проявил себя там. Во мне кипела скрытая ярость, но было и желание помочь людям. Такое достаточно часто встречается у жертв сексуального насилия. Меня назначили армейским санитаром, но я все равно сумел убить нескольких вьетнамцев.
– Вьетконговцев?
[15]
Малик приподнимает одну бровь.
– Все вьетнамцы по определению были вьетконговцами. Вам наверняка это известно.
– Откуда это может быть мне известно?
Еще одна загадочная улыбка.
Ко мне возвращается ощущение эмоциональной обнаженности.
– Послушайте, если у вас есть что сказать о моем отце, почему бы просто не рассказать мне об этом? Вы ведь знали его, не так ли?
– В некотором смысле я знаком с каждым, кто служил во Вьетнаме. Мы все в душе кровные братья.
– Вы не ответили на мой вопрос.
Малик вздыхает.
– Я не знал вашего отца.
– Вы выражаетесь в буквальном или фигуральном смысле?
– Какое это имеет значение?
– Господи! Вы были одногодками, из одного штата, оба попали во Вьетнам…
– Что вы помните о той ночи, когда погиб ваш отец, Кэтрин?
– Это не ваше дело.
– Я бы хотел, чтобы это стало моим делом. Думаю, что могу помочь вам. Если вы будете доверять мне…
– Я здесь не для того, чтобы пройти курс лечения, доктор.
– Вы так уверены в этом? Похоже, вам не мешает выпить. У меня есть саке сорта «Изоджиман». К сожалению, водки не держу.
«Откуда, черт возьми, он знает, что я предпочитаю водку? Неужели он помнит об этом со времени, когда я еще училась в медицинской школе? Ведь это было десять лет назад».
– Заканчивайте свой рассказ, – говорю я ему, пытаясь перевести разговор на безопасную тему.
– Разве я его не закончил?
– Ваша сестра тоже подверглась сексуальному насилию, правильно? Но она заблокировала эти воспоминания?
Наверное, целую минуту Малик молча рассматривает меня, потом продолжает негромким голосом:
– Во время службы во Вьетнаме я получил письмо от Сары. Ей уже некоторое время снились кошмары. Но теперь у нее началось то, что она сочла галлюцинациями. Они преследовали ее наяву. Видения, в которых наш отец снимал с нее одежду, трогал ее. Разумеется, это были детские воспоминания, а не галлюцинации. В конце письма она сообщила, что подумывает о том чтобы сделать что-то с собой. Свести счеты с жизнью.
– Что же стало причиной? Ваш с нею разговор?
– Нет. К тому времени у нее уже родилась дочь, которой как раз исполнилось три годика, – вероятно, именно в этом возрасте наш отец начал насиловать Сару. Это самая распространенная причина, вызывающая возвращение подавленных воспоминаний у молодых женщин.
– И что вы сделали?
– Я попытался получить отпуск по семейным обстоятельствам, чтобы вернуться в Штаты. Но такие отпуска армейским уставом не предусмотрены. Я писал ей каждый день, стараясь поддержать, укрепить ее дух, убеждая в том, что ей есть ради чего жить. Что-то в моих словах, должно быть, звучало фальшиво, поскольку мысли о самоубийстве посещали и меня самого. И не только мысли. Я выносил раненых с поля боя под огнем, когда почти наверняка должен был получить пулю сам. Я был под минометным обстрелом, под пулеметным обстрелом. Да из чего только в меня не стреляли… За желание умереть меня наградили медалью. Я получил Бронзовую Звезду.
[16]
Как бы то ни было… моих писем оказалось недостаточно. Воспоминания становились все ужаснее, и Сара наконец осознала, что внутренним взглядом видит то, что действительно с ней происходило. Она не смогла этого вынести. Она повесилась, когда муж с дочерью были в зоопарке.
