– Это вы, мисс Кэтрин? Мои глаза уже не те, что раньше.
– Это я, Мозес, – откликаюсь я, шагая в сторону Мальмезона. – Смотри, не перетрудись в такую жару.
– Жара не причинит мне вреда. – Он смеется. – Я готов променять ее на холод в любой день.
Я машу ему рукой, разворачиваюсь и бегом устремляюсь обратно к дому.
Глава двадцать третья
Клуб ветеранов Вьетнама расположен ближе к Мальмезону, чем библиотека, поэтому я сначала еду туда. Построенное в главном парке города, маленькое одноэтажное здание начало свое существование в качестве магазина спортивных товаров на общественном поле для игры в гольф. Ветераны Вьетнама забрали его себе, когда поле для гольфа расширили до восемнадцати лунок, а в другой части парка был выстроен новый магазин спорттоваров. Они использовали его для заседаний групп поддержки, вечеринок и вообще в качестве места, где могли встречаться вне дома.
Обшарпанное здание располагается на длинном пологом склоне холма под окруженной дубами игровой площадкой, которую шестьдесят лет назад облюбовали для себя местные ребятишки. Напротив площадки высится Ауберн – довоенной постройки особняк, служащий штаб-квартирой одного из местных клубов садоводов. Через дорогу от Ауберна стоит паровоз, ставший для местной детворы чем-то вроде живого музея. Вдалеке я вижу общественный плавательный бассейн, единственный приличный бассейн в городе, в котором чернокожим детишкам дозволяется купаться вместе со своими белыми сверстниками. Последние четыре года он закрыт из-за нехватки денег на ремонт. Ниже по склону от здания Клуба ветеранов на солнце жарятся красные и зеленые теннисные корты, окруженные поросшими травой и огражденными проволочными заборами бейсбольными полями «малой лиги».
Я рассчитываю найти скульптуру работы отца внутри Клуба ветеранов – там, где видела ее в последний раз, – но, въезжая на парковочную площадку, замечаю сверкающие вертолетные лопасти, выступающие над самым коньком крыши. Они что, водрузили скульптуру на высоченный пьедестал? Я вылезаю из машины и сворачиваю за угол.
На лужайке высится конструкция размером с дом, сооруженная из деревянных балок с натянутыми на них парашютными полотнищами и маскировочными сетками. Внутри притаилась травяная хижина, которая вместе со стоящей перед ней армейской палаткой являет собой импровизированный военный лагерь. В центре его установлена стальная балка, на самом верху которой приварена скульптура работы отца: вертолет «хьюи» из полос шероховатой стали с раненым солдатом, подвешенным на лебедочном тросе к его брюху. Это одно из самых реалистичных произведений, когда-либо созданных отцом. Большая часть его работ, особенно последние, носила абстрактный характер – например, высокое дерево, растущее между двумя одинаковыми лестничными пролетами, которое украшает библиотеку. Но взлетающий вертолет нравится всем. Однако что он делает здесь, посередине составленной на скорую руку экспозиции, остается для меня загадкой.
– Я могу вам чем-то помочь, мисс?
Ко мне направляется коренастый мужчина с седеющей бородой. Он одет в рабочие брюки цвета хаки, черную тенниску и высокие сапоги «харлей-дэвидсон» для езды на мотоцикле. Мочку его левого уха украшает золотая серьга, а над правым плечом свисает перевязанный ленточкой конский хвост. Ему явно перевалило за пятьдесят. Точнее, его возраст приближается к шестидесяти.
– Надеюсь. Это мой отец создал вон ту скульптуру вертолета. Я приехала, чтобы взглянуть на нее.
Лицо мужчины озаряет улыбка.
– Вы дочка Люка Ферри?
Как приятно, когда во мне узнают не только внучку Уильяма Киркланда!
– Правильно. Вы знали его?
– Конечно. Не очень хорошо, разумеется, потому что он редко приходил на встречи. Он был не слишком общителен, по большей части молчал. Но зато он сделал для нас этот вертолет. Вот что я вам скажу: для любого, кто служил в Наме,
[17]
военный санитарный вертолет «хьюи» – редкостной красоты штучка. Он похож на ангела-хранителя, который спускается с небес, чтобы вырвать тебя из ада.
Я киваю, пребывая в некоторой растерянности, потому что толком не знаю, для чего приехала сюда.
– Я думала, что вы держите его внутри здания.
– Большую часть года так оно и есть. Но четвертого июля священник из приходской церкви Святой Марии благословляет флот на озере Святого Иоанна. Там проходит лодочный парад, а потом и регата, чтобы выявить самую быстроходную посудину. Мы проводим ее каждый год в память тех, кто пропал без вести на войне. Чтобы не забыть о том, что было, понимаете? И вот уже четыре года подряд мы выставляем сюда вертолет вашего отца.
– И весь прошлый месяц он тоже простоял здесь?
Бородатый мужчина выглядит сбитым с толку.
– До сегодняшнего дня он был укрыт брезентом. Вообще-то я как раз и должен был разобрать все это сооружение. Мы привезли его с озера на открытой платформе, но занести внутрь не сподобились. Все мы немножко перебрали, вы понимаете, мисс. Но, доложу я вам, людям чертовски нравится смотреть, как наш «хьюи» плывет по озеру. Знаете, такое зрелище согревает душу. Особенно в последние пару лет, когда столько наших парней снова отправились за океан.
Я замечаю, что улыбаюсь.
– Папе бы это понравилось.
Ветеран кивает, потом протягивает мне руку.
– Джим Берли, мисс. Горжусь тем, что имею возможность познакомиться с вами.
– Кэт Ферри.
Еще одна улыбка.
– Кэт, да?
– Это сокращение от «Кэтрин».
– Ага, понимаю. Итак, чем могу помочь?
Скажите, что мой отец был хорошим человеком…
– Собственно, мне было всего восемь лет, когда отец погиб, поэтому он почти ничего не рассказывал мне о войне. Вам что-нибудь известно о том, чем он там занимался?
Берли ненадолго задумывается, потом теребит свою густую бороду.
– Почему бы нам не присесть в тени, вон там?
Я иду за ним к поцарапанному грязно-коричневому столу для пикника, установленному под дубом, и сажусь напротив. На крышке стола красуется наклейка с бампера автомобиля, на которой написано: «Для тех, кто сражался за нее, свобода имеет сладкий вкус, который никогда не познают те, кого они защищали».
– Ваш отец был спокойным и тихим парнем, – начинает Берли. – Полагаю, вам это известно. Люк, он ведь был на несколько лет младше меня. Отслужил свой срок в Наме чуть позже меня. Многие из тех, кто приходит сюда, тоже молчат и ведут себя очень сдержанно, но спустя какое-то время приоткрываются. Люк был не таким, он так и остался замкнутым. Но он вовсе не был недружелюбным или что-нибудь в этом роде. Просто ему было нужно больше свободного пространства, чем другим, понимаете? Это война сделала некоторых из нас такими.
