Эти «мысли» мое сознание не заполняют. Эти вопросы – суть мое сознание, оно ими исчерпывается!
Времени в нашем понимании не существует, есть только последовательная смена вышеназванных вопросов. В конечном итоге вопросы сводятся к единственному заклинанию: "Откуда я? Откуда я?" Я – нечто непонятное с непоправимо искалеченным мозгом, которое сидит в кромешной тьме и полном беззвучии и задает тьме и беззвучию один и тот же вопрос: "Откуда я? Откуда я?"
– Ну, разве вам не очевидно? – сказала Рейчел. – Вы до сих пор не преодолели потрясение в связи с гибелью жены и дочери. Их потеря отрезала вас от мира – и от себя самого. Вы повреждены. Вы ранены. Ваша оболочка в реальном мире симулирует активную жизнь, а настоящий Дэвид Теннант сидит в темной комнате, ничего не думая и ничего не чувствуя. Так и должно быть: большое горе и большая боль неощутимы, это просто абсолютное отупение.
– Да ни при чем тут моя потеря! – раздраженно возразил я. – Преодолел я свое горе, преодолел! Не живу я больше им!
Рейчел только вздохнула и покачала головой.
– Нет хуже пациентов, чем врачи, – сказала она без улыбки.
Неделю спустя я доложил ей, что в моем регулярном сне кое-что изменилась.
– Теперь в темной комнате я не один. Там есть что-то.
– Что именно?
– Не знаю. Не вижу. Там ведь темно.
– Но вы каким-то образом угадываете, что оно – там?
– Да.
– Это нечто – человек?
– Нет. Оно очень маленькое. Висящая в воздухе сфера. Я бы сказал, черный мячик для игры в гольф, плавающий во тьме.
– Как вы различаете его в полной темноте?
– Он темнее темноты. И тянет меня к себе.
– Тянет в каком смысле?
– Затрудняюсь сказать. Ну, как сила земного притяжения действует на предметы… Однако тут как бы сила эмоционального притяжения… В моем сне мне почему-то известно, что Оно знает ответ на все мои вопросы. Оно знает, кто я такой и почему застрял в непроглядной тьме.
Этот сон, с крошечными вариациями, повторялся снова и снова. Но и в нем в конце концов возникли перемены. Да еще какие! Однажды вечером, за книгой, я отключился уже привычным образом. И опять оказался в знакомом бессветном пространстве – с тупым упрямством задавая черному шару все тот же вопрос. И вдруг ни с того ни с сего шар взорвался – внезапное, опаляющее сетчатку извержение света! После густейшей и бесконечной тьмы даже зажженная спичка показалась бы взрывом света, но тут-то не спичка вспыхнула! Тут было столько света во все стороны, как при взрыве водородной бомбы. Только этот взрыв не схлопнулся и не превратился в атомный гриб; он продолжал расширяться в пространстве – с безудержной мощью и неописуемой скоростью, и возникло жуткое ощущение, что этот взрыв света пожирает меня… Но я оставался невредимым! После того как свет начал поглощать темноту, бывшую когда-то мной, у меня отчего-то появилась уверенность, что этот процесс может длиться хоть миллиарды лет – и все равно я не буду уничтожен окончательно никогда. Однако страх от этого не уменьшался.
Как толковать сон, Рейчел решительно не знала. В следующие три недели она только слушала, а я, закрыв глаза, взахлеб рассказывал о происходящем в моих снах – о рождении звезд и галактик, об их жизни и гибели: черные дыры; сверхновые звезды; сверкающие туманности, похожие на присыпанные пудрой алмазы на черном бархате тьмы; планеты – новорожденные или умирающие. Казалось, я мог видеть разом всю Вселенную – от края до края – и наблюдать, как она расширяется во тьму – в меня – со скоростью света.
– Вы видели подобные картины прежде? – спросила Рейчел. – Наяву?
– Как и где я мог видеть подобное?
– Вам знакомы фотографии, сделанные космическим телескопом "Хаббл"?
– Конечно.
– Очень похоже на то, что вы описываете.
Это замечание привело меня в отчаяние.
– Ничего вы не понимаете! Я ведь не просто вижу все то, о чем рассказываю. Я это всеми чувствами ощущаю. Так, как если бы я наблюдал за играющими детьми, или за кровавой битвой, или за любовниками в постели. Это не рассматривание картинок; это полная гамма эмоций, реальное переживание реальных событий.
– Продолжайте.
– Вот я наблюдаю планету. Парю над ней. Она скрыта за облаками. Но это не привычные нам облака, а ядовито-зеленые тучи, истерзанные ураганами. Я пронизываю облака, как спускающийся спутник. Там, внизу, океан. Но не синий, а красный, кипящий. Я погружаюсь в него глубоко-глубоко. Я что-то ищу… и не нахожу. Океан пуст.
– Ваш рассказ наводит на множество мыслей, – сказала Рейчел. – Начнем с цветовой гаммы. Красный цвет может быть исполнен глубокого смысла. А пустота океана – символ бесплодия, отражение вашей скорби. – Она на мгновение-другое задумалась, потом спросила: – А что вы искали в том океане?
– Понятия не имею.
– А если напрячься? Уверена, вы знаете, что вы там искали.
– Не Карен и Зуи!
– Дэвид! – с упреком в голосе воскликнула Рейчел. – Если вы полагаете, что образы в ваших снах не имеют символического значения, то чего ради вы вообще обратились ко мне?
Я резко открыл глаза. На лице Рейчел ни единой эмоции. Как ловко прячется ее эмпатия за занавесом профессионализма! Однако правду не скроешь: Рейчел проектирует на меня собственную горечь от потери семьи, приписывает мне собственные сиюминутные чувства.
– Я здесь, потому что не могу найти разгадку моим снам самостоятельно. Успел перечитать гору книг по теме, но они не помогли.
Рейчел мрачно кивнула: понимаю.
– Каким образом вы столь подробно запоминаете свои галлюцинации? – спросила она. – Проснувшись, вы их записываете?
– Нет. Они совершенно не похожи на обычные сны, которые чем больше пытаешься вспомнить, тем скорее забываешь. Это, кстати, что – характерная особенность нарколептических видений?
– Да, – вкрадчиво подтвердила Рейчел. – Ладно, продолжим. Карен и Зуи погибли в воде. Утонули. Руки Карен были наверняка изрезаны. Из головы, после удара о руль, тоже текла кровь. Вот вам и красный океан. – Откинувшись на спинку кресла, Рейчел смотрела в потолок и говорила как по писаному. – В ваших галлюцинациях отсутствуют люди, тем не менее вы испытываете сильнейшие эмоции. Вот вы упомянули кровавую битву. А сами вы когда-либо бывали в настоящем бою?
– Нет.
– Но вы знаете, что Карен билась за жизнь Зуи. Она сражалась за то, чтобы выжить. Вы же мне все это сами рассказывали!
Я закрыл глаза. Я избегал представлять в деталях, как именно погибла моя семья, однако время от времени сознание само рисовало жуткие подробности. После сальто в воздухе автомобиль упал в пруд крышей вниз, затонул и увяз в иле – там было примерно полметра вязкой грязи. Из-за короткого замыкания не действовал мотор, опускающий окна, а двери не открывались. Сломанные кости рук и ног Карен говорят о ярости, с которой она пыталась разбить стекла. Она была женщина маленькая, субтильная, но боролась до конца. Как рассказал мне санитар, бывший на месте несчастного случая, когда автомобиль наконец вытащили из ила и стали открывать дверцы, Карен была на заднем сиденье: одной рукой она прижимала к себе Зуи, другая рука свободно плавала – изрезанная, с разбитыми костяшками пальцев.
