Я улыбнулся:
– Это формулировка идеалиста, а не реалиста.
– Не знаю, не знаю… Ну, вопрос с Гитлером – это, конечно, игра в поддавки, – сказал Годин. – Выберем проблему более деликатную. Имей вы возможность вернуться в 1948 год и знай вы, что некий Натурам Годзе намерен убить Ганди, вы бы застрелили этого Натурама – чтобы предотвратить гибель Ганди?
Я задумался.
– В действительности вы хотите знать, – сказал я, – где самое дальнее звено в цепи событий, которое я готов вырвать. А вы… вы бы убили мать Гитлера? Разумеется, до его рождения.
Теперь была очередь Година улыбнуться.
– Суть моего вопроса вы угадали правильно. А на ваш вопрос я отвечу однозначно: "да".
– Если разбираться еще пристальней, то ваш вопрос – о прочности причинно-следственных связей. Предотвратило бы Вторую мировую войну убийство матери Гитлера? Или место Адольфа занял бы другой, ибо из массы униженных Версальским договором непременно вынырнул бы кто-то, кто повел бы Германию тем же путем?
Немного подумав, Годин сказал:
– Вариант весьма вероятный. Ладно, еще пример. Пятьдесят второй год, вы знаете, что бестолковый лаборант сейчас уничтожит клеточные культуры Джоунаса Солка. Открытие способа лечения полиомиелита будет отсрочено на годы или на десятилетия. Вы убили бы того невинного лаборанта-придурка?
Голова моя гудела от напряжения. У меня было чувство, что Годин играет со мной, как кошка с мышкой. И при этом я знал, что Питер Годин никогда не тратит время на досужую игру.
– К счастью, реальная жизнь не ставит перед нами такие дилеммы, – сказал я. – Только задним числом мы можем формулировать подобные вопросы.
Годин холодно усмехнулся.
– А вот с этим, профессор, позвольте не согласиться. По-моему, Гитлера можно было остановить – к примеру, на тех же злосчастных переговорах в Мюнхене. Современники имели тысячи возможностей остановить фюрера на любом этапе его деятельности.
Годин отечески потрепал меня по руке.
– Что ни говорите, пища для размышлений!
Он повернулся, захромал дальше и скрылся за поворотом коридора.
А я стоял, словно громом пораженный. Разговор меня потряс. Я пытался угадать подтекст услышанного.
Годин ничего спроста не скажет. И только что был не праздный треп об истории и об этике. Годин с шокирующей откровенностью говорил об убийстве. По его мнению, существует такая вещь, как оправданное убийство.
Я ошарашенно покачал головой. Ну и наглец! Он говорил о Филдинге.
Годин объяснил мне на историческом примере, что убийство Филдинга было необходимо и целесообразно. Ни в чем не повинный Филдинг стал на пути великого дела – и его пришлось устранить.
По дороге в свой кабинет я вдруг заметил, что меня бьет дрожь. Никто не спросил о моем звонке в Белый дом. Никто не упомянул мой вчерашний визит к вдове Филдинга. Ни слова не было сказано о Рейчел Вайс. И три свободных дня дают мне бездну возможностей связаться с президентом. В принципе могу и лично слетать в Вашингтон. Что, черт возьми, все это значит?
На пороге своего кабинета я остановился как вкопанный. Высокая жилистая блондинка с глазами цвета электрик и рифленым шрамом на левой щеке восседала в моем кресле и что-то читала на экране моего компьютера. Гели Бауэр собственной персоной! Если Эндрю Филдинга прикончил кто-то из здешних, то именно она.
– Привет, профессор, – сказала Гели Бауэр, криво улыбаясь. – У вас такой удивленный вид. А я-то думала, вы меня с нетерпением ждете.
Глава 11
Я молча стоял в дверном проеме своего кабинета. Буквально секунду назад я облегченно вздохнул и расслабился – и вот нате вам! Я был парализован страхом. То, что Гели Бауэр – женщина, никоим образом не успокаивало мой взбесившийся пульс. Как и все ее подчиненные, она была поджарая и крепкая, с хищным огоньком в глазах. От нее исходила спокойная уверенность в себе – как от альпиниста мирового класса, который запросто, без страховки, на одних пальцах может подняться по вертикальной скале. Легко представить, как она часами, ни о чем не думая, кроме правильной опоры для рук и ног, двигается вверх, вверх, вверх. А как оценить, насколько она умна, – на фоне гениев, которых собрал проект, кто не смотрится бледно! Но по предыдущим беседам я знал, что соображает она быстро. Ко всем ученым, за исключением горстки важнейших научных руководителей «Тринити», она относилась как к заключенным в тюрьме строгого режима. Я объяснял это тем, что она дочь облеченного огромной властью армейского генерала. Грубоватый Рави Нара называл ее "терминатор с сиськами"; лично я всегда считал ее терминатором с мозгами.
– Чем могу быть полезен? – произнес я наконец.
– Должна задать вам несколько рутинных вопросов, – сказала Гели Бауэр. – Ничего особенного.
Действительно ли это рутинный визит? За два года Гели Бауэр побывала в моем кабинете раз пять-шесть, не больше. Ее я видел преимущественно через стекло во время проверок на детекторе лжи, которым меня периодически подвергали.
– Годин только что дал нам три свободных дня. Может, отложим до моего возвращения?
– Боюсь, дело не терпит отлагательства.
У нее был легкий неопределенный акцент выпускницы европейской элитной частной школы.
– Вы же сказали, что ничего особенного.
В ответ только механическая улыбка.
– Присаживайтесь, профессор.
– Вы в моем кресле.
Гели и не подумала встать. Она упивалась возможностью хамить.
– Вы обычно не занимаетесь рутиной лично, – сказал я. – Чем обязан?..
– Смерть профессора Филдинга создала нестандартную ситуацию. Мы должны убедиться, что знаем максимально много о сопутствующих ей обстоятельствах.
– Профессор Филдинг скончался от инсульта.
Она несколько секунд молча всматривалась в мое лицо. Шрам на ее левой щеке напоминал мне о тех, что я видел в госпиталях у ветеранов вьетнамской войны. Ветераны рассказывали, что осколки фосфорной гранаты прожигали себе путь глубоко под кожу и там гасли, но когда хирурги вскрывали рану, опять активизировались на воздухе – и калечили врачей. Гели Бауэр пострадала не иначе как от этого варварского оружия. Вообще-то женщину с подобным шрамом я бы только уважал: красавица с такой отметиной знает про жизнь больше своих благополучных сестер. Однако все прежние контакты с Гели наводили меня на мысль, что, пройдя через ад, она ничему, кроме ненависти, не научилась.
– Меня интересуют ваши отношения с профессором Филдингом.
Любопытно, что она никогда не прячется за бюрократическим «мы», "нас". Всегда «я», "меня". Ясно, что безопасность проекта «Тринити» она воспринимает как свое личное дело.
– Серьезно? – сказал я, словно для меня это большой сюрприз.
