– А как вы меня принудите? – спросил я с вызовом. – Что-нибудь вколете? Или свяжете?
Похоже, Гели бы и не прочь…
– Нет? Запрещено? Ну, тогда забудьте про детектор лжи.
Она подняла к лицу указательный палец и рассеянно провела им по шраму.
– Не понимаю, профессор, отчего вы сегодня такой агрессивный.
– Отлично понимаете!
– Вы что-то скрываете.
– Еще неизвестно, кто из нас сейчас менее искренен!
– Вы пытаетесь саботировать проект "Тринити".
– Каким образом? И зачем мне это нужно? Проект уже приостановлен.
Гели внимательно осматривала свои ногти – два из них были обгрызены. Похоже, она человек куда более нервный, чем кажется со стороны.
– Каким образом саботировать? – переспросила она. – Да предав его гласности!
Вот он, самый великий кошмар параноидального военного мышления. Они дико боятся огласки.
– Я ничего не разглашал.
– Но хотите?
– Нет.
– Вы разговаривали с президентом Соединенных Штатов?
– Вообще когда-нибудь?
Впервые в ее голосе прозвучала нотка раздражения.
– Я имею в виду после смерти профессора Филдинга.
– Нет.
– Вы звонили в Белый дом и оставили сообщение для президента.
Теперь я почувствовал пот и на лбу.
– Да.
– Вы звонили из телефона-автомата.
– Ну и что?
– Почему вы не воспользовались своим сотовым?
– Батарейка сдохла.
Эту маленькую ложь никак не проверишь.
– Могли бы подождать и позвонить из дома.
– Приспичило поговорить прямо в тот момент.
– И часто у вас бывает настроение прямо сейчас поговорить с президентом Соединенных Штатов?
– Время от времени.
– Вы звонили в связи со смертью профессора Филдинга?
– Это было одним из поводов.
Свой следующий вопрос она, казалось, долго взвешивала.
– Вы предупредили сотрудника Белого дома, что о вашем звонке не следует уведомлять руководство проекта «Тринити», верно?
У меня сердце екнуло. Как эти гады прознали, что именно я сказал сотруднику Белого дома из телефона-автомата? Тут могло сработать только тотальное слежение за всей телефонной сетью. В подвалах форта Джордж-Мид компьютеры АНБ ежедневно прослушивают миллионы частных телефонных звонков – запись включается, если прозвучит одно из сотен или тысяч ключевых слов типа "пластиковая бомба", «президент», "шифровка", «гексоген»… наверняка и «Тринити» в этом списке. Мне вспомнилось, что «Тринити» я упомянул в первой же фразе разговора – в ответ на вопрос оператора Белого дома, по какому поводу я звоню.
Я заставил себя посмотреть Гели в глазах.
– В проект меня назначил лично президент. Не АНБ меня сюда прислало. Ни Джон Скоу, ни Питер Годин меня не выбирали. Я тут для того, чтобы оценивать этические аспекты текущей работы. Если мне кажется, что есть проблема, я уполномочен докладывать президенту напрямую. То есть минуя руководство проекта.
Итак, перчатка брошена. Я сознательно бравирую своим особым положением среди сотрудников проекта «Тринити». Мне позволено то, что им не позволено.
Гели подалась вперед. В ее голубых глазах сверкал вызов.
– Сколькими сотовыми телефонами вы пользуетесь, профессор Теннант?
– Одним.
– А другие есть?
Этот вопрос мне многое открыл. Итак, они в курсе, что я звонил в Белый дом, но не знают, перезвонил ли мне президент. Они прослушивают мои телефоны – те, о существовании которых им известно, – и опасаются, что у меня есть другие, неподконтрольные каналы связи. Если их это волнует – значит, у них нет уверенности, что президент у них в кармане, и у меня сохраняется шанс убедить его в верности моих подозрений.
– У Рейчел Вайс есть сотовый телефон, – сказала Гели Бауэр, не спуская с меня глаз и ловя все оттенки моей реакции.
Я сделал глубокий вдох и произнес ровным голосом:
– А вы видели современного врача без сотового телефона?
– В здешних местах профессора Вайс вы знаете лучше, чем кого бы то ни было.
– Вполне естественно. Ведь она – мой психиатр.
– Она – единственный человек за стенами проекта, с кем вы за последние два месяца обменялись более чем полусотней слов.
Я удивленно спросил себя, так ли это.
– То же характерно и для профессора Вайс, – сказала Гели.
– Что вы имеете в виду?
– Она ни с кем не видится. Общается на работе и по поводу работы. В прошлом году ее сын умер от рака. После смерти мальчика муж оставил ее и вернулся в Нью-Йорк. Шесть месяцев назад профессор Вайс стала принимать приглашения коллег мужского пола. Ужин в ресторане, поход в кино и тому подобное. Максимум два свидания с каждым. А два месяца назад эти свидания вдруг вообще прекратились.
Это меня не удивило. Рейчел была женщиной требовательной и разборчивой. Такой не просто с ходу найти подходящего мужчину.
– Ну и что?
– Полагаю, профессор Вайс влюблена в вас.
Я рассмеялся – искренне рассмеялся. Впервые после того, как увидел бездыханное тело Филдинга на полу.
– Мисс Бауэр, к вашему сведению: профессор Вайс совершенно уверена, что я страдаю галлюцинациями. Возможно, я клинический шизофреник.
Это не смутило Гели.
– Вчера вечером она вас поцеловала. В доме Филдинга.
– Это был поцелуй соболезнования. Я был убит смертью Филдинга.
Гели мой ответ проигнорировала.
– Что вы рассказывали профессору Вайс о проекте "Тринити"?
– Ничего. И вы сами прекрасно об этом знаете. Думаю, все сеансы моей психотерапии записаны на пленку.
Мое предположение Гели подтвердила небрежным кивком – поразив меня откровенностью своего цинизма.
– Но влюбленные находчивы. Вот и вчера вечером у вас был несанкционированный контакт.
– Вчера вечером я впервые встречался с Рейчел Вайс вне ее кабинета. – Я сердито сложил руки на груди. – И я отказываюсь обсуждать этот вопрос. Рейчел Вайс не имеет никакого отношения к нашему проекту, ничего про него не знает и не узнает. А вы вторгаетесь в личную жизнь законопослушной американской гражданки, которая никогда не подписывала никаких обязательств, ограничивающих ее свободу.
С улыбкой удовлетворенной садистки Гели возразила:
– Когда речь идет о проекте «Тринити» – побоку неприкосновенность любой личной жизни. Согласно "Директиве номер 173 о национальной безопасности", мы вправе задержать профессора Вайс на сорок восемь часов – даже без права позвонить адвокату.
