Он запнулся на полуслове и недовольно нахмурился. Но все же подошел и завернул вентиль.
– Как я сюда попала? – задала я свой следующий вопрос, когда он повернулся ко мне спиной, возвращаясь к мольберту. Между широких лопаток виднелись крупные позвонки, лесенкой восходившие вверх.
– В самом деле не помните? – усмехнулся он, вновь берясь за кисть. – А ведь вы были в сознании. Ну, напрягите свою память, а я пока закончу ваши глаза. Только, Бога ради, не шевелитесь!
Я действительно кое-что помнила, но урывками. Как человек, попавший в водоворот, лишь время от времени выныривает, чтобы глотнуть воздуха, и его вновь увлекает в черную бездну. Пасмурное небо, чердачное оконце, черепица и долгое падение.
– Крыша! Я помню, как вы вытащили меня на крышу!
Уитон хмыкнул.
– Но ведь там была засада ФБР.
– После гибели Леона ее сняли. Как только прозвучал тот выстрел, все они, сломя голову, помчались на третий этаж, чтобы лично увидеть труп поверженного врага. С крыши галереи я перебрался на крышу физической лаборатории. Это было непросто, доложу я вам. Ползти по крыше, да еще с такой поклажей.
– Как вам это удалось? Вы же нездоровы…
Уитон досадливо поморщился.
– Есть основания полагать, что болезнь отступает. Это Роджер у нас слабак. Я – другое дело.
Я снова вспомнила рассказ Ленца о частных проявлениях синдрома раздвоения личности. По его словам, в медицинской литературе был описан случай, когда одной личности требовались сердечные капли, чтобы выжить, а другая никогда не жаловалась на сердце.
– Почему вы не поступили со мной так же, как с Талией Лаво?
Уитон рисовал. Его рука даже не дрогнула.
– Сначала я хотел кое-что спросить у вас.
– Что же?
– Вы ведь близнецы с вашей сестрой. Однояйцевые. Так?
– Так.
– Я писал картину с вашей сестры.
О Боже…
– Я видела эту картину.
– Мне доводилось кое-что читать о близнецах. Я интересовался этим вопросом. И почти везде натыкался на утверждение, которое показалось мне удивительным. Я имею в виду распространенное мнение о необыкновенной степени духовной близости между близнецами, которая почти сродни телепатии. Говорят, что один близнец способен предчувствовать беду, нависшую над его собратом. Фиксировать момент его смерти, когда они в разлуке. Говорят, близнецам вовсе не обязательно открывать рот, чтобы общаться друг с другом. У вас с сестрой наблюдалось нечто похожее?
– Пожалуй, – ответила я. – Отчасти.
– Вы хотите знать, жива ваша сестра или нет? А?
Я зажмурилась, чтобы не выдать своих слез, но мне это не удалось.
Уитон снова удовлетворенно хмыкнул.
– Постойте, а разве вы не способны это почувствовать?
Я знала, что он напряженно смотрит на меня. Это именно то, что он хотел узнать. Известно ли мне что-то о судьбе Джейн на подсознательном уровне…
– Так что же… – не унимался он. – Она жива или нет?
Я открыла глаза и, как и предполагала, натолкнулась на его взгляд. Мне вдруг вспомнилась та улица в Сараево и то ужасное мгновение, когда мир померк перед моими глазами. Позже я неоднократно и небезуспешно внушала себе надежду. Потом еще этот звонок из Таиланда… Но в глубине души я знала, что Джейн уже нет на свете.
– Нет, – одними губами произнесла я.
Уитон неопределенно хмыкнул и вернулся за мольберт.
– Я права?
Он опять хмыкнул. Я не могла понять, о чем он думает.
– Почему вас так интересуют близнецы? – спросила я.
– Это очевидно. Один генетический код порождает к жизни двух разных людей. Это прямо наш с Роджером случай.
Я не знаю, что говорить дальше. Не знаю, что он хочет от меня услышать.
– Когда вы впервые явились в университетскую галерею… – задумчиво произнес он. – С этим Кайсером… Я сразу подумал: это знак. Свыше или нет – не имеет значения. Но это был знак.
– Знак чего?
– Это доказывало, что один близнец способен жить без другого.
Слова его легли на мое сердце тяжелым камнем. И хотя я уже не питала никаких иллюзий, прозвучали окончательным приговором.
– Так она мертва?
– Да, – буднично ответил он. – Но вам не стоит так уж расстраиваться. Ей сейчас лучше, чем было.
– Что?!
– Вы же видели мои картины. Моих «Спящих женщин». Неужели так ничего и не постигли?
– Что я должна была постичь?!
– Смысл. То, что я хотел сказать этой серией.
– Нет, я не понимаю, что вы хотели сказать. Не понимаю…
Уитон даже опустил кисть – настолько был поражен моей тупостью.
– Я не женщин писал, а Избавление. Из-бав-ле-ние.
– Избавление? – растерялась я. Известие о гибели Джейн опутало мои мысли. Я продолжала разговор по инерции, лишь бы не думать об этом. – Избавление от чего?
Он снова смотрел на меня глазами терпеливого учителя, которому выпало просвещать тупоголового оболтуса.
– Ну как же… Избавление от уготованной им печальной доли.
– О чем вы говорите? Я не понимаю! Какая печальная доля могла быть уготована Джейн?
– Женская доля. Это крест, который вы вынуждены нести. Это приговор – быть женщиной.
Минуту назад мое сердце было исполнено одной лишь скорби. Теперь же мне хотелось узнать, что означает весь этот бред.
– Вы меня простите, но я не понимаю…
– Отлично понимаете. Вы всю жизнь потратили на то, чтобы казаться мужчиной и быть свободной. Ваша профессия – тяжкая, мужская. Вы счастливо избежали брака, не пожелали связать себя детьми. Но все это видимость. В конечном итоге вы все равно остаетесь женщиной и у вас нет выбора. В глубине души вы чувствуете это, не так ли? Из года в год, каждый месяц вас охватывает неодолимое желание быть оплодотворенной. И чем ближе критический возраст, тем сильнее желание воспроизвести себе подобных. Ваша матка вопиет о своей пустоте. Вы ведь позволили Кайсеру овладеть вами? Когда вы вернулись ко мне вместе с ним, я прочитал это в ваших в глазах. Помните? Вы пришли ко мне домой, туда, на Одюбон-плейс.
Значит, сейчас мы где-то в другом месте. Ну конечно… Будь иначе, я обязательно услышала бы треньканье трамвая на Сен-Шарль…
– Вы хотите сказать, что, убивая женщин, тем самым избавляете их от страданий?
– Именно! Жизнь женщины подобна жизни раба. Джона Леннона помните? Он говорил то же самое: «Женщина – негр Вселенной». От колыбели до могилы она обречена быть вещью, которую мужчины используют. Без конца. Впрочем, нет, не до могилы. До тех пор, пока еще сохраняет товарный вид. Пока дети, супружеская жизнь и быт не превратят ее в согбенную старуху. Я… Э, да что говорить!
