Уитон, уже вернувшийся к своей картине, сделал еще несколько мазков и отвел кисть.
– Некоторые заболевания по-прежнему таят в себе много загадок. Я имею в виду склероз, волчанку, склеродермию и им подобные. То есть механизм их развития врачам хорошо известен, но они понятия не имеют о причинах болезни. Склеродермия – очень хитрый недуг. Это тот редкий случай, когда иммунная система, призванная защищать человека, вдруг дает сбой и атакует своего хозяина! – Уитон вновь разволновался. – Как Роджера угораздило запустить в нашем теле этот страшный маховик? Он всегда жил с ощущением вины и отвращением к самому себе. Неужели эти чувства в какой-то момент переросли в иное качество? Его желание убить меня вдруг материализовалось. Я не сумел засечь этот момент. Пока в Роджере еще было много сил, он делал что хотел. Потом сил стало меньше, и он понял, что надо торопиться. Стал просить Фрэнка Смита о помощи. Прочитал кучу литературы об инсулине. Именно в те дни я впервые получил возможность вторгнуться в его мир, преодолев слабую защиту. Это был ключевой момент для меня! Я понял, что могу им управлять. И тогда же в моей жизни появились вы. Женщина, как две капли воды похожая на ту, с которой я однажды уже писал картину. Но та женщина давно умерла, а вы были живы и полны сил. И тогда я наконец понял, что смогу прожить и без Роджера. В физическом смысле, поскольку в духовном он был не нужен мне изначально. Это было откровение. Откровение, ставшее идеей моей последней картины. Венца творения.
Я молча смотрела на него, пораженная этой тирадой. Все-таки синдром раздвоения личности – это страшно. Сначала ребенка насилуют, издеваются над ним, а потом его боль и отчаяние перехлестывают через край и в какой-то момент внутри появляется нечто новое, параллельное, порожденное ужасом насилия…
– Раз вам уже не нужны очки, значит, без Роджера вы способны противостоять развитию болезни?
– Да, именно так. Я это чувствую. Мне теперь гораздо легче дышать. У меня не болят легкие. Я лучше ощущаю свои пальцы.
– Но перчатки…
Ухмылка.
– Руки – главный инструмент художника. Я боюсь рисковать. К тому же, развились органические поражения кожи. Потребуется уйма времени, чтобы вылечить это. – Он вновь взглянул на быстро темнеющее небо. – Так, хватит пустой болтовни. Мне нужно работать. Мой свет уходит.
– Хорошо, но ответьте мне еще на один вопрос.
Он нахмурился, но я продолжала:
– Вы говорите, что избавляете женщин от страданий. От уготованной им доли быть вещью в руках мужчины. Я вас правильно поняла?
– Да.
– И между тем установлено, что всех «спящих» перед смертью насиловали. И вот я спрашиваю себя: как этот человек может проповедовать избавление от страданий, одновременно подвергая своих жертв самому страшному и унизительному испытанию, какое только может представить себе женщина? А?
Кисть в руке Уитона зависла в воздухе. В глазах его сменяли друг друга возмущение и растерянность.
– Повторите, что вы сейчас сказали.
– Конрад Хофман насиловал женщин, которых похищал для вас! За час до собственной гибели он приставил к моему виску пистолет и сказал, что использует перед тем, как передать вам. В крайнем случае, прострелит позвоночник, но я по-прежнему буду «сладенькая и мокренькая между ног».
Уитон зажмурился, как от непереносимой боли.
– Вы лжете.
– Нет.
– Он просто пытался вас запугать.
Я покачала головой.
– Я видела это в его глазах. Я чувствовала это в его прикосновениях. Знаете, меня ведь уже насиловали однажды. И я чую способных на это мужчин за милю.
Лицо его вытянулось.
– Вас насиловали?..
– Да, но сейчас я говорю не об этом. Помните женщину, которую похитили возле магазина «У Дориньяка», а потом бросили в сточную канаву? Экспертиза установила, что ее изнасиловали перед смертью. В ее влагалище нашли сперму.
Голова Уитона дернулась, как от удара.
– Это была ваша сперма? – спокойно спросила я.
Уитон отшвырнул кисть в угол комнаты и сделал ко мне два быстрых шага.
– Вы лжете, лжете!
Я чувствовала, что наступил опасный момент. Пожалуй, разумнее было остановиться. И в то же время интуиция подсказывала, что именно сейчас я могу сделать первый шаг к спасению.
– Ребята из ФБР уверены, что ту женщину убили именно вы. Они сопоставили время убийства Вингейта и момент похищения. И установили, когда Хофман вылетел из Нью-Йорка. Он никак не успевал похитить ту женщину.
Уитон шумно дышал, словно мучимый приступом астмы.
– Да, я похитил ее, но…
Он действительно верил, что, убивая женщин, щадит их. Но я не собиралась щадить его самого. Я отчаянно пыталась пробудить в нем того… другого человека… Тонкого, интеллигентного и печального художника, с которым мне посчастливилось познакомиться в Туланском университете.
– Но объясните мне! Как может человек, когда-то спасший от насилия двенадцатилетнюю девочку, помогать садисту-извращенцу насиловать женщин, которым он мечтает подарить избавление?
У Уитона подрагивала жилка на лице.
– Впрочем, ту вьетнамскую девочку спас Роджер.
– Нет! – крикнул он. – Ту девочку спас я!
Я молчала, провоцируя душевную пытку, которую переживал сейчас Уитон и которая выворачивала его наизнанку. Он весь дрожал. Это продолжалось несколько минут. Потом он резко взглянул на небо, вздохнул, отошел к столу, взял с него что-то и быстро вернулся ко мне.
Надежда, вспыхнувшая было, мгновенно угасла. Я увидела в его руках шприц. И поняла, что, если он намеревается сделать мне укол, я не смогу ему помешать. Я вновь вспомнила Гондурас, где мне был преподан жесточайший из уроков жизни. Именно там я поняла, что можно кричать до хрипоты, заливаться слезами и молить о милосердии, но люди, к которым обращены твои слезы и мольбы, все равно сделают с тобой то, что задумали. И никто не услышит твой призыв о помощи – ни родители, ни Бог.
Уитон скрылся у меня за спиной, и я похолодела. Напрягая все силы, я пыталась повернуть голову и увидеть, что он собирается делать. Он стоял у моей капельницы и впрыскивал содержимое шприца в пластиковый пакет. Я закричала, но он даже не вздрогнул. И не взглянул на меня. Покончив со своим делом, он швырнул пустой шприц на пол и молча вернулся за мольберт. В ту же секунду я почувствовала в руке легкое жжение. Слезы отчаяния хлынули из глаз ручьем. Дыхание сбилось. Я не знала, что делать. Мне нечего было противопоставить неизвестному яду, который поступал мне в кровь. А потом в глазах почернело и я потеряла сознание.
26
На сей раз зрение вернулось раньше осознания того, что я жива. Надо мной были звезды и чернота. Я тупо смотрела на них и лишь спустя какое-то время поняла, что это я смотрю. А потом я услышала приглушенный мужской плач. Он доносился откуда-то издалека. Словно с другой планеты. Мне это показалось очень странным – черный космос и тихий плач.
