– Вид у тебя поганый, – обратился Рой к Гленну Брэнсону.
– Еще бы, – хмыкнул тот. – Как всегда в этом зале.
– Знаешь, что тебе требуется?
– Что?
– Глоток морского воздуха. Приятный круиз.
– Угу. Круиз как раз кстати.
– Отлично. – Грейс хлопнул друга по плечу. – Отправишься прогуляться с Таней.
Сержант скривился, кивнул на окно:
– Черт побери, старина, прогноз поганый! Я думал, ты Карибы имеешь в виду или что-нибудь вроде того.
– Начни с канала. Самое место, чтоб научиться твердо шагать по палубе.
– У меня даже костюма нет подходящего! – простонал Брэнсон.
– И не надо. Разместишься на палубе первого класса.
Таня с сомнением посмотрела на сержанта:
– Прогноз в самом деле не очень. Ты хороший моряк?
– Нет, плохой, – объявил он. – Можешь мне поверить!
27
Состояние Ната за ночь не ухудшилось – и то слава богу, думала Сьюзен, стараясь найти хоть что-нибудь положительное в пребывании у его койки. Хотя улучшения тоже не происходит. Перед ней все тот же молчаливый инопланетянин, опутанный проводами, окруженный ошеломляющим разнообразием жизнеобеспечивающей аппаратуры и мониторов.
Круглые настенные часы показывают без десяти час. Почти время ленча, что не касается Ната и большинства других пациентов реанимационной палаты – питательные вещества день и ночь вводятся в их организм через трубку, вставленную в нос и в пищевод. Несмотря на горе и усталость, она вдруг улыбнулась. Вечно упрекала мужа за опоздание к обеду. Больничный сотрудник с ненормированным рабочим днем, он часто без предварительного предупреждения задерживался до поздней ночи. Даже дома, когда она ставила еду на стол и звала его завтракать или ужинать, он вечно просматривал очередное электронное сообщение.
Тут хоть не опоздаешь, мысленно заключила Сьюзен, вновь горестно улыбнулась, всхлипнула, вытащила из кармана джинсов салфетку, вытерла покатившиеся по щекам слезы.
Черт побери! Не может все вот так кончиться. Просто не может…
И как бы в подтверждение или для ободрения внутри нее шевельнулся ребенок.
– Спасибо, Тычок, – прошептала она.
После того как консультант в рубашке с открытым воротом и серых брюках в сопровождении персонала в халатах завершил обход минут тридцать назад, в реанимации настала сверхъестественная тишина. Только поминутно звякали сигнальные звоночки мониторов, подключенных к пациентам.
К каждой койке приставлена дежурная сестра, но кажется, будто в палате пусто. Что-то происходит за задернутыми занавесками у кровати напротив, женщина моет полы рядом с предупредительной желтой табличкой с надписью «Уборка», дальше физиотерапевт массирует ногу пожилого мужчины с интубационной трубкой. Пациенты лежат тихо – одни спят, другие тупо смотрят невидящими глазами. Посетителей больше нет, одна Сьюзен.
Номер койки Ната четырнадцатый. По словам ночной дежурной сестры, их тут всего семнадцать. Фактически шестнадцать. Номер тринадцать отсутствует из суеверия. Значит, четырнадцатая на самом деле тринадцатая.
Нат – настоящий врач – не склонен ни к каким суевериям, каждый случай обдумывает, анализирует, рационально объясняет. А Сьюзен до ужаса суеверная. Не дай бог увидеть одинокую сороку, посмотреть сквозь стекло на новую луну, тем более пройти под приставной лестницей. Страшно, что номер койки четырнадцать, а в действительности тринадцать. Но палата полна, ничего не поделаешь.
Она встала, сдерживая зевоту, подошла к столику на колесиках у спинки кровати, где стоит ноутбук медсестры. Долгий вчерашний день просидела здесь до закрытия, в полночь поехала домой, попыталась уснуть. Отказавшись через какое-то время от бесплодных попыток, приняла душ, заварила крепкий кофе, прихватила по совету сестры несколько дисков «Иглс» и «Сноу пэтрол», туалетные принадлежности Ната, поехала обратно.
На него давно надеты наушники, но пока не видно никакой реакции. Обычно дома в кабинете он раскачивался и поводил головой и плечами, помахивал руками под музыку. Расслабляясь в минуты отдыха, потрясающе танцевал. Полностью загипнотизировал Сьюзен, танцуя с ней рок-н-ролл на вечеринке в честь дня рождения одной медсестры.
А теперь она пристально разглядывает гофрированную прозрачную трубку в его рту, крошечный датчик внутричерепного давления, приклеенный к голове пластырем, другие приборы и трубки, прикрепленные и воткнутые в Ната. Грудь вздымается под простыней, сдвинутой с переломанных ног. Пики и волны на главном мониторе регистрируют признаки жизни.
Пульс семьдесят семь – хорошо. Давление сто шестьдесят на девяносто – тоже неплохо. Уровень кислорода хороший. Внутричерепное давление между пятнадцатью и двадцатью. У здорового человека ниже десяти. Выше двадцати пяти опасно.
– Привет, Нат, милый! – сказала Сьюзен, коснувшись правой руки мужа над идентификационным браслетом и пластырями, удерживающими на месте трубку. Осторожно стянула с его головы наушники, стараясь говорить весело и уверенно. – Я здесь, дорогой. Люблю тебя. Тычок брыкается. Слышишь? Как себя чувствуешь? Знаешь, все хорошо. Лежи, держись, ты справишься. И все будет отлично!
Немножко обождала, снова надела на него наушники, обошла вокруг белого вращающегося подъемника с аппаратами и приборами, с помпой, накачивающей медикаменты, которые стабилизируют состояние и контролируют давление, направилась по голубому линолеуму мимо голубых занавесок у коек к окну с голубыми жалюзи. Внизу современный мощеный дворик со скамейками, столиками и гладкой высокой скульптурой, которая отвратительно смахивает на привидение.
Вновь заплакала и услышала, вытирая глаза, проклятый сигнал тревоги. На этот раз громкий.
Оглянулась на монитор, внезапно охваченная чудовищной паникой. Закричала:
– Сестра! Сестра!.. – в ужасе помчалась к посту.
Громкость сигнала росла с каждой секундой, становясь оглушительной.
Мимо нее к Нату бежал огромный чернокожий медбрат, который заступил на дежурство в половине девятого. Прежде неизменно веселое и приветливое лицо напряженно застыло.
28
Младенец давно молчит – теперь плачет Симона, скорчившись у трубы центрального отопления, крепко прижав к щеке Гогу. Всхлипывает, засыпает, просыпается, снова плачет.
В подземелье никого, кроме Валерии с ребенком. В трескучей музыкальной системе Трейси Чэпмен поет про скоростную машину. Марианна часто крутит Трейси Чэпмен – младенцу вроде нравится, он успокаивается, будто ледяной сквозняк с дороги над головой приносит из промозглой сырости колыбельную. Свечной огонь пляшет на сталагмитах растаявшего воска, бросает на бетонный пол тени.
Электричества нет, только свечи, которые надо расходовать экономно. Порой их покупают на деньги, вырученные от продажи краденого, хотя чаще воруют в мини-маркетах. В безнадежных случаях таскают в православных храмах, хотя это Симоне нисколько не нравится. Работая в паре с Ромео, отвлекая молящихся, она набивает полные карманы тоненькими коричневыми свечами, которые скорбящие покупают за деньги, зажигают и ставят в большие металлические коробки с тремя стенками – в одном приделе за упокой, в другом за здравие дорогих и любимых.
