— Я всегда это учитываю, доктор Кроу, — сказал он, разозлившись на брошенный в его адрес намек.
Кроу поставил локти на стол и сплел свои длинные, мраморной белизны пальцы.
— Мистер Силс попросил своего приятеля Уилсона раздобыть специфическую партию «Матернокса». Через несколько часов после получения заказа мистер Силс мертв. Будь вы другом мистера Силса, разве у вас не зародились бы самые серьезные подозрения?
— В определенных обстоятельствах могли бы и появиться, — признался Ганн. — Но не здесь. Во-первых, смерть Силса стала результатом несчастного случая — и все сотрудники знают или будут знать об этом. Во-вторых, если Силс пустил в ход эмоциональный шантаж, то не думаю, что Уилсон будет склонен искать тут какую-то связь — тем более это будет означать, что он нарушил правила компании об обращении с образцами. С этого утра я держу Уилсона под наблюдением, и, если почувствую, что надо как-то нейтрализовать его, я это сделаю, но не думаю, что возникнет такая необходимость.
— Какое-то время вы будете круглосуточно следить за ним?
— Конечно. — Ганн посмотрел на часы. Кроу постоянно работал допоздна, заставляя засиживаться и своих сотрудников. С течением времени Ганн уже знал, что для Кроу не было ничего необычного уходить после полуночи, а порой даже ближе к рассвету, но тем не менее в 7:30 утра он уже сидел за своим рабочим столом. Интересно, думал Ганн, сколько ему нужно сна.
А сейчас вечернее время близилось к четверти восьмого. Вот дерьмо. В понедельник, когда он должен был присоединиться к Никки в театре «Олд-Вик», где шел «Отелло», он был вынужден прослушать запись разговора между Джейком Силсом и Монтаной Баннерман в пабе и из-за этого пришел лишь к середине третьего акта. Сегодня она захотела посмотреть фильм «Генри V» с Лоуренсом Оливье, который показывали в Национальном доме кино, и он поклялся жизнью, что будет точен, а потом отведет ее в ресторанчик «Пунс» в «Ковент-Гардене», где она любила наблюдать за кухней через стеклянную стенку. Культура. Господи, он никогда в жизни не видел так много Шекспиров, провалиться бы ему. Хотя это нельзя считать сплошной потерей времени; у старого стихоплета был дьявольски изобретательный ум, и у него всегда можно почерпнуть что-то полезное по части манипулирования людьми.
— Другая проблема — эта Баннерман, — сказал Кроу. — Она меня беспокоит. Чего ради она в такое время явилась в здание?
— Не стоит и сомневаться, для встречи с Силсом.
— Так у кого была связь с погибшими циклопами — у нее или у Силса?
— Пока еще я не могу ответить на данный вопрос, сэр.
— Она верит, что смерть Силса была результатом несчастного случая?
— У нее нет никаких причин не верить, — улыбнулся Ганн. — Я хочу сказать, это в самом деле был несчастный случай.
Кроу чуть приподнял брови.
— Как она себя чувствует?
— Поправляется.
— В больнице вы держите ее под наблюдением?
— Мы поставили ей прослушку, но та вышла из строя.
— Что вы имеете в виду — вышла из строя?
— Она не подает сигналов — то ли отключилась, то ли ее изъяли или поломали. Мы занимаемся этим. Но у нее отдельная палата, и нам приходится вести себя очень осторожно.
— Вы фиксируете ее посетителей?
— Всех и каждого.
— Появлялся ли кто-то из тех, которые нас интересуют?
— Был замечен Коннор Моллой.
— Кто?
— Из группы патентов и соглашений. Молодой и энергичный американский юрист-патентовед. Был нанят в Вашингтоне для работы над патентами Баннермана.
Кроу осторожно почесал щеку.
— Вы хотите сказать, он поддерживал с мисс Баннерман рабочий контакт?
— Да.
— То есть для него естественно зайти и поинтересоваться, как она себя чувствует?
Ганн помедлил.
— Да.
Зазвонил телефон.
— Это спешно? — коротко бросил Кроу. Затем прислушался. — Вы узнали, как ее зовут? Хорошо. — Он взял тонкое золотое перо и что-то написал на листке блокнота, после чего положил трубку и снова посмотрел на Ганна. — Пресса, — сказал он.
Ганн кивнул:
— После истории с Силсом пресса осаждала нас почти весь день — но я держал ситуацию под контролем, мы сообщили им лишь то, что считали нужным.
— На этот раз речь не о Силсе, — серьезно сказал Кроу. — А о «Матерноксе».
Ганн с трудом удержался от того, чтобы громко выругаться; Кроу категорически не принимал непристойных выражений.
— Они хотят знать, знаю ли я о связи между тремя недавними смертями от синдрома циклопа. — Холодные глаза Кроу вспыхнули, как раскаленные угли.
Ганн начал лихорадочно соображать.
— Из какой газеты?
— Какой-то листок, о котором я никогда не слышал, — презрительно сказал Кроу. — «Темз-Уолли газетт». Знаете ее?
Ганн оцепенел и, отвечая, тщательно подбирал слова.
— Да, это мелкая дешевка… вечерняя газета, тираж сорок тысяч, распространяется в районе Рединг-Слоуш. Листок, и не более — в основном мелкие объявления и немного новостей.
Кроу опустил глаза на листок из блокнота.
— Репортера зовут Зандра Уоллертон.
Ганн кивнул.
— Она задавала вопросы о «Матерноксе» пару недель назад.
— Именно она? Почему мне никто не сказал?
— Мы проверили ее. Похоже, у нее не было никакой информации, из-за которой стоило бы беспокоиться.
Глаза Кроу пылали и жгли.
— Кто сделал такой вывод?
Ганн сглотнул.
— Я, сэр… я не думал, что из-за этого стоит вас беспокоить.
Пальцы переплетенных кистей Кроу побелели, когда он с силой сжал их.
— Я не уверен, что вы правильно понимаете ситуацию, майор Ганн. Надеюсь, что ваша личная жизнь не отвлекает вас от исполнения обязанностей?
— Нет, сэр, — невозмутимо сказал он, прикидывая, как ему, черт возьми, придется успокаивать Никки. Он нередко думал о личной жизни самого Кроу. Исполнительный директор был женат, но детей у него не было. Ганн несколько раз встречал Урсулу Кроу — женщину с мощным интеллектом, без чувства юмора и такую же холодную в общении, как ее муж; они очень подходили друг другу. — Я немедленно займусь этой Зандрой Уоллертон.
Кроу откинулся на спинку кресла.
— Я предлагаю вам выяснить, кому принадлежит эта газета. Возможно, мы ее и финансируем, давая рекламу. — Он снова посмотрел на начальника службы безопасности и вскинул брови.
— Конечно, доктор Кроу, — улыбнулся Ганн. — Я понял вашу мысль.
31
Слова Монти привели Коннора в восторг, но, глядя на молодую женщину, он постарался скрыть это чувство. Его восхищение Монти было безгранично, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не выдать охватившее его возбуждение. Беспокоясь, чтобы их кто-нибудь не услышал, он понизил голос:
