Она снова посмотрела на Ричарда, наблюдая за ним влажными испуганными глазами. Он присел рядом с ней и взял за руку.
– Я подам иск на этих проклятых строителей.
Она покачала головой, медленно и осторожно.
– Это… это не их вина…
– Но леса отошли от стены. Они могли рухнуть на кого-нибудь и убить.
– Ники не должен был…
– Леса предназначены для того, чтобы лазить по ним. Они для этого и существуют. – Он презрительно фыркнул. – Как ты себя чувствуешь?
– Голова болит.
– Они считают, что у тебя трещина в черепе.
– А как твоя встреча с…
– Отлично. И все будет отлично.
Она сжала его руку.
– Это хорошая больница, – сказал он. – Они хотят подержать тут тебя эту ночь. Врач говорит, что утром ты сможешь уйти.
– Сегодня воскресенье, ведь так?
– Да.
– Утром у меня назначена встреча.
– Я позвоню Кену. Врач считает, ты должна посидеть дома денек-другой.
– Кен в отъезде. Ты не мог бы позвонить Клэр? Передай ей… или Люси…
– Ну, разумеется.
– А что там за дверью, папочка?
– Там коридор, тигренок. Мы же из него и вошли.
Ники наклонился над постелью:
– Извини меня, мамочка.
Она улыбнулась ему. Его глаза были еще красными от слез.
– Поцелуй мамочку.
Он наклонился и испуганно клюнул ее в щеку, боясь поцеловать сильнее, чтобы ненароком не причинить боль.
– Я же только полез посмотреть, нет ли там какого-нибудь гнезда…
– Ну и нашел его?
– Нет. А ты сейчас поедешь домой?
– Завтра.
– Ой. А мы не можем с тобой остаться?
– Сегодня вечером ты побудешь с папой.
Он потихоньку отошел от постели.
– Я тут хочу поглядеть…
– Не выходи туда, тигренок, – сказал Ричард.
– Да я же не уйду далеко.
Она услышала, как дверь открылась и закрылась, и заметила, что Ричард гладит ее руку. Он наклонился к ней немного и заговорил тихо, будто опасаясь, что его подслушивают:
– Таракашечка, я должен съездить в Швейцарию по делам… в Монтре. Я вот подумал, что, может быть, и тебе захочется съездить. Мы бы могли поехать в Зерматт, покататься несколько дней на лыжах.
Зерматт. Они ездили в Зерматт на первое Рождество после того, как поженились.
– Я должен ехать на следующей неделе или что-то около этого. Может быть, на следующие выходные.
Она внимательно посмотрела в его обеспокоенные глаза:
– А что ты должен делать?
Он нервно поглядел по сторонам:
– Да у меня там в одном банке припрятано немного деньжат. Я хочу удостовериться, что там все надежно, на тот случай, если дела пойдут неважно… ну, удостовериться, что мы сможем продолжать оплачивать закладную и школу Ники.
– Я ведь тоже работаю, и если что-нибудь…
– Да-да, я понимаю, но нет никакого смысла…
– Ричард, а у тебя в Швейцарии нет ничего противозаконного?
– Нет-нет, там все в порядке. Андреас во всем уже разобрался. Я только должен действовать чуточку поживее, пока не…
– Пока что?
Он пожал плечами:
– Ну, я не знаю. Толком никто не знает. У полиции уйдет некоторое время на то, чтобы разобраться во всем. Они там трясут всю лавочку. И у Арчи вот тоже делали обыск. Это может протянуться несколько месяцев, а может, всего недели две.
– А чем все это грозит тебе?
Он поднялся с постели и подошел к окну.
– Да ничего серьезного, – уклончиво ответил он. – Ну, вкатят штраф или что-нибудь в этом роде.
– Этот инспектор… Мильтон… все время давал понять, что в тюремной камере ты не будешь таким оптимистом.
– Любят они попугать, только и всего. Болтают много. Этот тип прямо рта не закрывал.
– Да, он был невыносим.
Ричард снова подошел к ней и присел на кровать. Теперь она окончательно проснулась, но голова чертовски болела, и в душе царило полное смятение. Ей было жаль его, впервые по-настоящему жаль с тех пор, как она вернулась домой и обнаружила там полицию. Но сквозь жалость к Ричарду пробивалось горестное и мучительное раздумье. Господи, ведь все было отлично, пока не… пока не появилась эта шлюшка?! Пока ей не приснился сон про катастрофу с самолетом? Казалось, что все рушится вокруг нее.
Вроде тех лесов.
– Как думаешь, ты сможешь вырваться на несколько дней? – спросил Ричард.
– Надо посмотреть, что у меня намечено, но моя записная книжка дома.
– Было бы здорово, если бы ты поехала.
Ричард и Ники оставались с нею, пока она не поужинала и не вошла медсестра, которая принесла ей пилюлю для сна.
– Я так измучена, – сказала Сэм, – что засну без всяких таблеток.
Однако она все-таки приняла эту пилюлю и вдруг почувствовала себя лучше, почувствовала какой-то странный прилив возбуждения.
И надежды.
Ответы. Ведь есть же ответы. Ответы на то, почему все это происходит. Надо только оказаться в нужном месте, только и всего, отыскать потайную кнопочку или, быть может, некое магическое кодовое слово. Убирайся вон, Слайдер, я тебе приказываю! Проваливай в свою преисподнюю, зверь ты вонючий. Уползай с позором и чтоб даже тени твоей не было на моем пороге. Ты, проклятое, вонючее исчадие тьмы.
Прочь, прочь, гадкая мразь!
Что это, черт подери, за таблетка, если она одновременно испытывает разбитость и эйфорию. И вдруг гигантская волна усталости подхватила ее, потащила, а потом мягко опустила на спину.
Сэм спала.
30
Они продержали ее в больнице до конца понедельника, вечером Ричард забрал ее и отвез в Лондон. Она явилась в контору во вторник с тупой головной болью. Когда она вошла, Клэр подняла на нее взгляд. «Это уже нечто, – подумала Сэм. – Клэр соизволила поднять взгляд, какой прогресс!»
– Как вы себя чувствуете? – поинтересовалась Клэр.
– Нормально, – ответила она.
Ей хотелось, чтобы Кен был на работе, а не на съемках в Испании, тогда она могла бы пойти к нему и рассказать о своих маленьких чувствительных антеннах, таких чувствительных, что даже чересчур. Она села за свой письменный стол и взяла из стопки верхнее письмо.
В нем оказалась коротенькая, но очень учтивая записка секретаря Королевской эскадры яхт:
