Глава 1
Сошествие в ад
Камера нью-йоркской тюрьмы Томбс, куда нас
загнали, будто стадо скота, была до тошноты отвратительна. Переполнявшие ее
чернокожие проститутки «приветствовали» нас, пожалуй, даже слишком бурно:
– Эй ты, вонючка, держу пари, что в твоем
шикарном борделе нет ни одной негритянки!
– Да уж, твои сопливые посетители набиты
деньгами, да только письки у них детские. Потому-то в твоей «кондитерской» нас,
шоколадок, им не видать!
– Посмотри-ка на эту королеву шлюх! Она
боится, что негритянки замажут ее шикарные белые простыни. Не правда ли,
дорогая?
Оскорбления, поначалу просто грубые, вскоре
стали совсем уж невыносимыми и принимали все более угрожающий характер.
– Скажи-ка, ты это чертово красно-бело-голубое
платье купила у Сейка? Да не наклоняйся ты так, а то я с тебя его сдеру и сожру
твои сиськи!
Еще минут пять – и могла пролиться кровь. Ну,
а что мы всемером могли бы сделать против двадцати? К тому же их объединяла
зависть, которую тротуарные проститутки всегда испытывают к шикарным девушкам,
работающим по вызову. В иерархии проституток мы были аристократами, а они
плебеями, только вот тюрьма-то, прости Господи, сравняла всех.
Мои девчата и я сгрудились у решетки, пытаясь
хоть чуть-чуть отдалиться от черных. Даже если бы мы и захотели сесть с ними
рядом, вряд ли это нам удалось бы: те, кто все же смог найти себе местечко на
неудобных скамьях камеры, держатся за него изо всех сил. Ну, а если кто-нибудь
вставал попить воды или по нужде, его место сразу же занимали несколько
девушек, смертельно уставших от всенощного хождения взад-вперед по тротуару,
остальные просто улеглись на бетонном полу, положив голову на колени подружке.
Им даже удавалось заснуть, хотя шум из соседних камер доносился ужасающий:
сидевшие там наркоманы кричали, кашляли, блевали, звали на помощь. А запах!
Нескольких девиц по приказу огромной,
совершенно отталкивающего вида надзирательницы повели в зал суда, ряды узниц
оживились: в камере появились новенькие.
– Поторапливайтесь, судья хочет вас видеть.
Всякий раз, когда «черный ворон» привозил
новых девиц, те немедленно включались в общий хор оскорблений по нашему адресу.
– Эй ты, сводня дерьмовая, ты хоть скажи,
почему в твоем борделе одни белые? – орала проститутка в ярко-оранжевом парике,
казавшаяся особенно злобной.
Я была в отчаянии и все же решила, что
разумнее было бы как-то приглушить разгоравшиеся страсти.
– Послушайте, – сказала я, – мне бы хотелось,
чтобы вы знали: у меня работают и черные. Их тоже хватает, а одна из них сейчас
здесь, с нами.
Я показала на Аврору, высокую, стройную,
светлокожую девушку, сидевшую в стороне от нашей маленькой группы. Она стала
проституткой еще подростком, и ее уже много раз арестовывали. Опыт помог ей
выбрать верную в таких ситуациях линию поведения: сразу же занять свободное
место и вести себя как можно тише. Аврора носила светлый парик и черные очки.
Воротник она подняла до подбородка и, забившись в угол, старалась как бы
слиться со стеной, и теперь неловко поеживалась под цепкими взглядами двадцати
пар карих глаз.
Черные проститутки перестали теребить свои
парики и лакировать ногти. Хотя сумочки у посаженных в камеру отбирали,
бутылочки с лаком все равно появлялись у них как по волшебству.
– Черт возьми, – наконец сказала жалкая девица
с кожей цвета черного дерева, – но ведь эта грязная метиска не черная, она же
наполовину белая!
– Да эта стерва и сама не знает, кто она
такая, – проронила другая проститутка с лицом каракатицы и голосом базарной
торговки.
Они поднялись и вдвоем пошли к Авроре, то ли
чтобы рассмотреть ее поближе, то ли чтобы завязать драку. Напряжение постепенно
достигло предела.
В этот момент со скрипом открылась дверь
камеры, и вошла наша мужеподобная охранница. Она вела за собой толстую белую
девицу, ковылявшую на костылях. Ее руки и ноги были покрыты язвами и она,
казалось, вся была накачана наркотиками. Наша церберша попыталась любезно
помочь новенькой сесть на одно из свободных мест, но проститутка-инвалид вдруг
заорала:
– Убери свои грязные лапы, жирная обезьяна!
Откинувшись назад, она вдруг резко ударила
черную охранницу костылем по голове.
В этой уже сверхнапряженной атмосфере расовый
инцидент, спровоцированный калекой, сыграл роль детонатора. Все дико заорали,
замелькали руки, ноги, костыли, и я со своими девушками бросилась за стену
сортира, чтобы спокойно дождаться, чем все это кончится.
Трое широкоплечих охранниц быстро вбежали в
камеру и ловко успокоили эту толстую белую истеричку. Слава Богу, нам не
пришлось оставаться в камере, чтобы узнать, что случилось дальше.
– Эй вы, там, за стенкой, выходите! Судья
хочет с вами поговорить.
Нас всех повели в зал суда. Большая комната
была буквально набита журналистами, фотографами и просто любопытными. Мои
последние клиенты тоже были тут. Симпатичный тип со Среднего Запада, которого я
звала Кальвином, возможно, потеряет и жену, и работу, ведь его имя, набранное
крупным шрифтом, наверняка появится во всех газетах Нью-Йорка. Там был и мой
прекрасный любовник грек Такис, а рядом с ним супружеская пара, единственное
отклонение которых от нравов Америки заключалось в том, что они подписали
весьма оригинальный брачный контракт: супруги практиковали свободную любовь и
часто менялись партнерами. Я с Такисом тоже у себя это проделывала. Как раз за
несколько минут до прихода полиции мы занимались любовью вчетвером –
разумеется, для удовольствия, а не из-за денег.
Судья сурово, как и положено при его
должности, выслушал обвинительное заключение. Я заплатила за моих девушек
залог. Деньги у меня были в пухлом конверте, который мне удалось спрятать в
трусы до того, как нас повели в полицейский участок. Однако в зале суда не было
одного человека, которого я очень хотела бы видеть. Это был мой близкий друг
Ларри. У него хранился ключ от сейфа, где у меня находилась большая часть
наличных денег, а я так и не смогла дозвониться до него. Ну, а теперь у меня
ничего не оставалось, чтобы заплатить астрономическую сумму в 3500 долларов,
которую они потребовали, чтобы освободить под залог, как они сказали, «самую
известную мадам Нью-Йорка». Мне пришлось отправиться в Рикерс-Айленд.
