Когда я вернулась в комнату, он продолжал
браниться. Отвечать я не могла, так как уже почти ничего не соображала. Смутно
помню, как вышла на балкон, перегнулась через перила и далеко внизу увидела
Манхэттен. Он, словно черная, застеленная бархатом кровать, притягивал к себе,
обещая вечный покой.
Карл, наконец, понял, до чего довел меня, и
удержал от последнего шага.
– Возьми себя в руки, Ксавьера! – кричал он. –
Я же люблю тебя. Не поднимай скандала!
Пока он втаскивал меня обратно, я вдруг
отчетливо осознала: если я все-таки прыгну, мама останется совсем одна!
«Твой отец вот-вот умрет, – сказала я себе, –
а у тебя нет ни братьев, ни сестер, которые могли бы поддержать маму. А ведь
это единственный человек, который тебя действительно всегда любил. Нельзя
умирать, надо жить, жить, жить!..»
На следующий день я проснулась только к
вечеру. Карл был уже дома. Он принес букет красных роз и старался быть таким же
нежным, как прежде.
Пытаясь вымолить прощение, он пригласил меня
провести уик-энд в родительском загородном доме в Хэмптоне. Если бы он
предложил провести несколько дней в тюрьме, это было бы не хуже. Я согласилась
лишь потому, что он хоть как-то пытался сохранить наши отношения. Но только
сама мысль о его матери уже вызывала во мне тошноту. Кроме того, не было
сомнений, что эти чувства взаимны.
Низость его матери в эти дни перешла все
границы. Она прекрасно знала, что мы с Карлом живем вместе уже больше полутора
лет, и, значит, слишком строгое соблюдение внешних приличий не имеет никакого
смысла. Однако, очевидно из вредности, она разместила нас не только в разных
комнатах, но еще и на разных этажах. Она даже запирала на ночь свою проклятую
шавку в комнате Карла, чтобы та поднимала лай всякий раз, когда я войду или
выйду. Но и это не все: эта женщина, прожившая всю жизнь в Манхэттене,
позволяла себе в два часа ночи входить в комнату сына, чтобы спросить у него
телефонный код Нью-Йорка!
Словом, если бы закон разрешал матерям
выходить замуж за сыновей, то она ни секунды бы не колебалась. У Карла тоже был
развит довольно сильный эдипов комплекс, но основывался он не только на
чувствах. Мать как-то пригрозила лишить его наследства, а сама мысль, что он не
сможет завладеть ее деньгами, чуть было не вызвала у Карла сердечный приступ.
Как я и предполагала, жизнь в их доме
оказалась невыносимой. Я все время старалась лишний раз не попадаться на глаза
будущей свекрови, дабы не спровоцировать какой-нибудь дикой сцены. Отец Карла
на уик-энд не приехал, предпочел отправиться на рыбалку, и я сильно подозреваю,
что он всегда стремился держаться как можно дальше от постоянной болтовни жены.
Дни напролет я проводила за роялем, ведь я двенадцать лет изучала классическую
музыку, и музицирование неизменно доставляло мне большое удовольствие.
Наконец, настал последний день нашего
пребывания в этом доме. Я сидела в одной из комнат у входной двери и читала.
Раздался звонок, и мадам Гордон пошла открывать дверь.
Со своего места я прекрасно видела посетителя,
молодого человека лет семнадцати, очень загорелого, с длинными, до плеч,
светлыми волосами.
Всегда такое строгое, лицо матери Карла вдруг
осветилось самой обольстительной, по ее мнению, улыбкой.
– Привет, – проскрипела она. – Чем могу быть
вам полезна?
– Это дом доктора Джонсона? – спросил
симпатичный парень.
– Нет, я доктор Стоун, – она назвала фамилию,
под которой практиковала, – а я не могу вам чем-нибудь помочь?
– Я ищу доктора Джонсона, – нетерпеливо
перебил юноша. – Он живет не здесь?
– Нет, но зайдите хотя бы чего-нибудь выпить,
– предложила она, как-то странно хихикнув.
– Спасибо, нет, мадам. У меня срочное дело, –
сказал он и быстро ушел.
Мадам Гордон закрыла дверь, улыбнулась своему
отражению в зеркале, поправила бантик в волосах и, наконец, заметила меня.
– Ах, Ксавьера, – воскликнула она, густо
покраснев – Вы здесь?
И добавила:
– Вы видели? Кто это – юноша или девушка?
– Если бы девушка, вы бы не были так
взволнованы, – ответила я.
Тут зазвонил телефон. Она взяла трубку,
видимо, с большим облегчением оттого, что ей не пришлось отвечать. Однако я
понимала, что позволила себе слишком много, и знала, что эта старая мегера
успокоится только тогда, когда снимет с меня скальп. На тропу войны она ступила
в машине, на обратном пути в Нью-Йорк.
Как обычно, она сидела впереди, рядом с ее
дорогим сыном, а я, его невеста, должна была занимать заднее сиденье. Она
постоянно болтала. И как-то вдруг заговорила о жилищной проблеме. Вспомнила и
Голландию.
– Наверное, в Амстердаме квартиры слишком
дороги, – заметила она.
– Почему?
– Да потому, что у голландок есть странная
привычка устраиваться у друзей, так и не выходя за них замуж. Должна же быть
какая-нибудь веская причина для этого?
Это была уже последняя капля в чашу моего
терпения.
– Мадам Гордон, – начала я, – ведь я не
случайно живу у вашего сына, не выходя за него замуж. Если вы слегка напряжете
ваши куриные мозги и сопоставите факты, вы вспомните, что ваш сын официально
попросил моей руки у моих родителей и настоял на том, чтобы я приехала сюда,
осыпая меня обещаниями. Он же и устроил меня у себя, уверяя, что это дело
временное, хотя длится оно уже девять месяцев. К тому же я сама вношу свою
часть квартплаты, зарабатываю себе на жизнь и хочу найти отдельную квартиру.
Так что если уж эта ситуация кому-то выгодна, так только не мне.
Я обрушила на эту ужасную женщину весь так
долго копившийся гнев.
