– Я все терпела: и ваше недружелюбное
отношение, и ваши телефонные звонки среди ночи, и негостеприимную атмосферу
вашего дома. В нем так же весело, как в похоронном бюро. Ну, а уж когда рядом
нет слуг, так вы и руки не протянете, чтобы налить что-нибудь кому-то или
предложить орешков. Какой контраст с домом моей матери! Она из кожи вон лезет,
только бы ее гостям было хорошо… Неудивительно, что ваш муж больше не в
состоянии вас терпеть и, как сказал мне ваш дорогой Карл, уже десять лет не
живет с вами. Да и вся ваша собственная семья втихомолку смеется над вами.
Единственный ваш друг в ней – эта ужасная псина. Правда, надолго ее не хватит,
ведь она, как и вы, разваливается от старости. У вас хватает наглости
критиковать мою семью, так позвольте вам напомнить, что я с вашим сыном из
одного круга, а мой отец был куда более известным врачом, чем ваш муж… Однако
мы евреи и потеряли все, что имели, а вот вы спокойно отсиделись в своем углу,
почитывая романы. Нам не стыдно быть евреями, мы гордимся тем, что выстрадали!
Ну, а вы были бы куда более счастливы, если бы успокоились, прекратили
молодиться и приняли бы как должное ваш полувековой возраст!..
Тут она обернулась и дала мне сильную
пощечину.
На всем протяжении моей филиппики Карл будто
воды в рот набрал. Даже когда я замолчала, он не проронил ни слова. Я-то
надеялась, что он меня защитит… Остаток дороги мы провели в полном безмолвии.
Я знала, что мадам Гордон не потерпит, если
последнее слово останется не за ней. И правда, когда мы привезли ее на Саттон
Плейс, она бросила в мой адрес:
– Я добьюсь, чтобы вас выслали. Вас отправят
назад в Голландию. В конце концов, кто вы такая? Да никто, даже не иммигрантка!
Она поднялась по лестнице и хлопнула входной
дверью.
Мы вернулись домой. Разделись, чтобы принять
душ. Не было сказано ни одного слова, хотя я и ждала, что он, по крайней мере,
хотя бы извинится.
Вместо этого он поднял крик:
– Больше никогда не говори так с моей матерью!
Ведь ты этим совсем разрушила все наши брачные планы.
Будто бы они у него были!
В гневе он схватил вешалку для одежды и
замахнулся на меня. Когда я вижу, как мужчина бьет женщину, я всегда выхожу из
себя. Я убеждена, что так поступают только скоты и трусы.
Я тоже взорвалась:
– Твоя мать подняла на меня руку, и ты,
скотина, туда же!
Я так разозлилась, что будь у меня в руках
нож, я бы, скорее всего, ударила им Карла. Но первое, что попалось мне под
руку, была тяжелая одежная щетка, очень старая, подаренная Карлу еще его дедом.
Я стала колотить ею Карла по голове. Одновременно я царапала его ногтями.
Вскоре он был весь покрыт синяками и ссадинами. И вдруг я опять увидела в его
глазах тот самый эротический блеск, впервые вспыхнувший в тот день, когда Рона
хотела его убить.
Я опустила взгляд и заметила, что у Карла
возникла эрекция. Это было удивительно, однако продолжалось недолго. Мы
серьезно подрались, и для нас этот скандал был началом конца.
С этого памятного воскресенья мы по очереди
спали на диване. Потом я нашла себе квартиру и сняла ее пополам с еще одной
голландкой, Соней, работавшей на одном этаже со мной в центре Рокфеллер Плаза.
Моя новая квартира находилась недалеко от дома
Карла. Большинство своих вещей я оставила у него, да и частенько ночевала в его
квартире.
Я надеялась, эта разлука – единственный шанс
как-то наладить отношения с родителями Карла и сохранить нашу с ним трудную
связь. Наверное, это глупо, но я все еще любила его, и нас обоих связывало
сильное взаимное сексуальное влечение.
Карл много путешествовал в то время, а я была
так одинока, что в отчаянии пыталась залечивать свои душевные раны с одной из
лесбиянок, собиравшихся в одном из баров нашего квартала. Бар этот назывался
довольно оригинально: «Три».
В октябре 1968 года в Мехико начались
Олимпийские игры, и Карл решил отправиться туда, как он сказал мне, на
несколько дней. Разумеется, он поехал один и отсутствовал дольше обычного.
Смутно помню, как перед его отъездом я рассказала ему об одной из моих подружек,
еще по Индонезии, по имени Пенни. Она должна была присутствовать на Играх как
представитель голландской авиакомпании КЛМ. В тот момент я не придала своему
рассказу о ней ровным счетом никакого значения.
Мне было совсем плохо, и у меня завязалась
довольно долгая интрижка с одной из лесбиянок из бара «Три», датчанкой по
происхождению. Когда Карл вернулся, я призналась, что изменяла ему с женщиной.
Он глубоко оскорбился. Но что самое смешное, он заявил: в таком случае,
дескать, о нашей свадьбе не может быть и речи, ибо он не может жениться на
женщине, способной изменять мужу во время его деловых поездок.
Каков лицемер! Я-то знала, что в течение
месяца, проведенного в Мехико, он смотрел не только на атлетов. Но у меня пока
не было доказательств, и я не могла окончательно решиться уйти от него. Любовь
слепа. И добавлю, глупа, когда она мешает вам разглядеть жестокость партнера.
Спустя немного времени после приезда из
Мексики он даже любовью стал заниматься не так, как раньше. У него все чаще
стали проявляться весьма причудливые мании. Однажды во время нашей с ним
интимной близости он сказал:
– А почему бы тебе не взять щетку для одежды и
не побить меня немного?
И это оказалось мелочью по сравнению с тем,
что было дальше! Он просил подробно рассказывать ему, как я занималась любовью
с девушками, как лизала им груди и половые органы, а еще заставлял наряжаться и
устраивать перед ним стриптиз. При этом он глазел на меня, лежа на диване в
одном распахнутом халате, а я должна была слегка задевать его рукавом или
шарфом и отскакивать от него, поддразнивая.
По мере того, как фантазии Карла усложнялись,
мне приходилось штудировать все новые книги с описанием различных сексуальных
извращений, лишь бы доставить ему удовольствие. Я проделывала с ним один японский
трюк, суть которого состоит в том, что в анальное отверстие партнера
вставляется жемчужное ожерелье, а потом постепенно, по одной жемчужине
вытаскивается оттуда. Все это ради того, чтобы сильнее возбудить его, вызвать
скорейшее наступление оргазма.
Однажды он заявил:
– Ксавьера, я хочу быть твоей проституткой.
Делай со мной все, что бы ты делала с ней.
