Он пошел в соседнюю комнату, а я, не теряя
времени, схватила мешочек с марихуаной, стоявший в шкафу, и бросила его в
туалет.
Никто за туалетом не наблюдал, и я ходила туда
каждые пять минут, как будто у меня был цистит. Это позволило мне избавиться от
многих компрометирующих вещей.
Тут я заметила, что один из полицейских, всем
своим видом изображавший усердие, с фонарем в руке направился к шкафу в
передней. Но ведь там он мог наткнуться на мою книжку со списком клиентов!
– Извините, – деликатно оттолкнула я его. – В
этом шкафу зеркало, а мне нужно причесаться.
Он вернулся в комнату, где были все его
коллеги, все еще безуспешно искавшие наркотики.
А входная дверь тем временем осталась без
присмотра – и две девушки вместе с моей прислугой быстренько под шумок унесли
ноги.
– Вперед! Всех в участок! – объявил толстый
инспектор, выходя из комнаты.
Пересчитав нас, он заметил, что троих не
хватает.
– Куда делись эти стервы? – спросил он, грозя
мне кулаком. – Я им ребра переломаю, когда найду.
– Я не знаю, – равнодушно ответила я.
Девушки просто вышли и сели в лифт, который и
доставил их на волю.
Полицейские арестовали всех, включая и бедного
Кальвина, и отвели в 17-е отделение полиции. В квартире осталась одна я с теми
тремя шпионами в штатском. Телефон звонил не переставая, и шпики отвечали
клиентам, интересовавшимся, можно ли им прийти, такими скотскими остротами, что
было ясно: никто из старых клиентов уже никогда больше не позвонит.
В квартире был ужасный беспорядок, но они так
и не нашли сумку, где были мои «рыцарские доспехи». И это к счастью, ведь мне
пришлось бы потом вновь все это восстанавливать. Я очень тщательно подбирала
каждую мелочь: цепи, наручники, плетки-девятихвостки – словом, все то, что так
возбуждает мазохистов. А моим «рабам» это никак не вредило, они всегда были
здоровы и в хорошей форме.
Эти шутники из 17-го комиссариата смеха ради
перерезали провода четырех телефонов в моей комнате и еще четырех в салоне и в
довершение всего увели меня в участок. Правда, чуть раньше мне удалось взять
припрятанные деньги. Было около трех часов утра, когда я увиделась со своими, у
них как раз брали отпечатки пальцев, а снаружи уже ждала толпа журналистов. У
прессы, которая так любит сенсации, будет, о чем писать. Задержано шесть девиц
и шесть мужчин – вот ведь удача!
Полицейские напоили нас кофе с рогаликами,
разрешили улечься на столы и даже погасили слепящий верхний свет. Кальвин
пристроился рядом с Авророй, с которой он провел вечер. Как всегда, он вел себя
великолепно и никого не задевал. Это не помешало скотине-лейтенанту сообщить
его имя журналистам. Кальвин был президентом солидной компании со Среднего
Запада. Я могла только представить себе, что он мог думать о Нью-Йорке сейчас.
Разрушена карьера и семья – и все это из-за получаса удовольствия…
Мы с Такисом лежали рядом на другом столе. Я
положила ему голову на плечо и вдруг почувствовала, что возбуждена, как
мартовская кошка. Что это со мной?
У Такиса как раз была великолепная эрекция, и
я, поняв, что никто на нас не обращает внимания, стала ласкать его. К чему это?
Да и что это все могло дать? А впрочем… Не арестуют же нас, уже арестованных,
снова!
Через несколько часов мы проснулись совершенно
разбитые и усталые. В комиссариате работал телевизор, было как раз время
первого информационного выпуска. Нам опять принесли кофе с рогаликами, и мы
стали смотреть выпуск. На экране показывали девушек, выходящих из моего дома, а
комментатор называл все имена до единого.
«Сегодня ночью полиция ворвалась в заведение
мадам Ксавьеры. Она считается королевой девиц по вызову, говорят, что она
дирижирует девицами и клиентами по всей Европе». Уф! Хотя бы обо мне говорили
довольно благопристойно.
В восемь утра, после информационного выпуска,
полицейские объявили, что нас повезут в тюрьму Томбс и что журналисты ждут у
выхода из комиссариата. Мы решили загримироваться, как у кого получится. Флавиа
нарисовала себе тушью для ресниц усы, волосы закрепила резинкой и надела
мужскую шляпу, которую утащила у одного из полицейских.
Я надела черные очки, подняла волосы и
спрятала их под мужскую шляпу. Лучше всех переодели Кальвина. Я дала ему легкое
платье, которое мне удалось впихнуть в свою сумку. Он накрутил его на голову,
как тюрбан, и даже сделал себе вуаль, закрывшую его лицо до носа, наподобие
арабской.
Мы вышли из участка, закрывшись газетами, и
сели в фургон, который должен был доставить нас в тюрьму.
Нас грубо толкали вдоль грязного, узкого
тюремного коридора. Мы прошли мимо камеры, где находились травести, которые,
чтобы выглядеть мужественнее, уродовали себя безобразными шрамами. Надо,
впрочем, заметить, что это получалось довольно сносно. Мир любит обман – так и
обманывай его вовсю!..
После «приятного пребывания» в тюрьме Томбс я
была уже в Рикерс-Айленд. А ведь два года назад о тюрьме у меня было такое же
смутное представление, как об обратной стороне Луны. Ну, а теперь, если я еще
раз здесь побываю, то буду наизусть знать все надписи на этих осклизлых стенах.
Два года назад мой дом был пристанью
удовольствий, где каждому было хорошо. Теперь же это тяжкая ноша, которую нужно
нести, словно черепахе свой панцирь, от одного налета полиции до другого.
Правда, за эти два года, пока я поднималась по ступенькам иерархии нью-йоркской
проституции и превратилась в самую значительную «даму» города, радостей у меня
тоже было немало. Так почему же полиция все время преследует меня? Зачем нужны
эти огромные залоги, тяжелейшие штрафы, все более значительные гонорары
адвокату, взятки? Кому мы мешаем? Когда я думаю об этом, я говорю себе, что
какая-нибудь секретарша вполне могла бы заработать столько же, сколько и я за
последний год.
Наконец явился Ларри с деньгами для залога. Я
потом узнала, что моему адвокату пришлось разыскивать его три часа. Ну, а
теперь у меня денег еще меньше, чем у секретарши. Правда, я снова на свободе и
еду в город с Ларри. Мне остается начать все сначала.
Ларри паркует машину у здания, где я живу. Что
ж, я сниму другое помещение, я сообщу моим клиентам, где они смогут меня найти,
снова соберу своих девушек. Я вновь буду доставлять удовольствие мужчинам и
женщинам. Я без этого просто не могу и, если уж сказать вам всю правду, – я
очень люблю свою работу.
