Она чувствовала их на собственной плоти, ощущала, как они колышутся, жуют, и мысленно смахивала их со своих бедер, со своих запястий – миллионы воображаемых извивающихся личинок, падающих на гравий. Женщина торопилась домой, к телефону, жадно глотая свежий воздух; торопилась потому, что ей казалось, будто старуха ковыляет за ней следом, а личинки корчатся, падая из ее уже пустых глазниц, с ее щек и рук, подобно белому дождю… Ей слышался визгливый голос старухи: «Оставь меня в покое! Не мешай им. Дай им поесть. Это всего лишь мое тело, мое отвратительное, покрытое шрамами тело. Моя тюрьма. А они освобождают меня. Ты что же, корова старая, не видишь? Они освобождают меня!»
2
В тот день велосипед Чарли упал, и педаль задевала о кожух цепи с раздражающим «клац-клац-клац», пока она, опустив голову, крутила колеса в насквозь промокшей одежонке; миленький июньский дождичек повис оранжевой дымкой над натриевым уличным освещением. Мимо нее струился поток машин; какой-то грузовичок проехал слишком близко, оттолкнув ее струями грязи из-под колес, как невидимой рукой, к краю тротуара. Чарли вильнула в сторону.
Сквозь дождь пробились глухие звуки музыки: речное судно, украшенное флагами и освещенное как рождественская елка, пробороздило чернильные воды Темзы и скрылось из вида.
По боковой дорожке она поднялась в тишину райончика Тонсли и свернула налево, на улочку, поднимающуюся террасами в викторианском духе. Потом проехала мимо безмолвных припаркованных автомобилей, щеголеватых «Джи-Ти-Ай» и БМВ да парочки «порше». Когда пятнадцать лет назад они переехали сюда, здесь был захудалый райончик, заселенный в основном пожилыми людьми. Подобно начинающим бизнесменам без капитала, они только такое и могли себе позволить. Ну а теперь это был модный район Лондона, с очищенными пескоструйными аппаратами фасадами, изящными парадными дверями и «блюдцами» спутниковых телеантенн, пришпиленных к крышам наподобие значков какого-нибудь недоступного простым смертным клуба.
Чарли слезла с велосипеда и, увидев чуть подальше припаркованную машину Тома, разволновалась. До сих пор она торопилась встретиться с ним каждый вечер, торопилась так же сильно, как двадцать лет назад, когда ей было всего шестнадцать и они только что познакомились… А порой казалось, что еще сильнее. В особенности после размолвок, происходивших все чаще и чаще, так что она даже опасалась, что как-нибудь, придя домой, может обнаружить вместо Тома лишь записку от него.
Дождь ложился на темную мостовую словно глянец. Чарли, отперев входную дверь, прокатила велосипед внутрь и прислонила его к дубовой обшивке прихожей.
Бен приветствовал ее, держа во рту резиновую кукольную головку Нейла Киннока.
[1]
– Привет, малыш! – сказала она, опускаясь на колени и энергично потирая обеими руками грудь охотничьей собаки. – Рада тебя видеть! Да, да, да! Только не прыгать! – Она закрыла за собой дверь и крикнула: – Привет!
– Привет! – отозвался Том со второго этажа.
Чарли стряхнула воду с волос, стащила накидку, швырнула ее на перила и мельком взглянула в зеркало.
– Ах ты, черт подери!
Ее волосы спутались и торчали, вдобавок с правой щеки стекала тушь. С решительным выражением лица воина из племени апачей Чарли потерла щеки, а потом пальцами расчесала волосы.
– Не очень-то здорово, а? – сказала она собаке.
Струйка дождевой воды сбежала с волос и просочилась под ее пуловер, когда она поднималась на второй этаж и шла по коридору в каморку Тома. Следом топал Бен. В темной и уютной комнатке, освещенной чертежной лампой, склонившийся над столом Том изучал пачку документов, соединенных хомутиком розовой резинки. Он поднял голову.
– Привет.
Поверх полосатой рубашки на нем был синий пуловер с треугольным вырезом. Бокал джина с тоником стоял у его правой руки. У Тома был открытый спокойный характер, он редко выплескивал на других свое мрачное настроение. И все же случалось, он пугал ее внезапными вспышками ярости или отчуждением, длившимся иногда целые дни. Вот и сейчас…
– Так поздно работаешь? – спросила она, подходя и целуя его в щеку.
– Кто-то ведь должен зарабатывать деньги.
– Эй! – сказала она. – Это нечестно.
Он снова уткнулся в документы. Она смотрела на него и постепенно успокаивалась.
– Играл в теннис?
– Нет, были проблемы с клиентом. Отец присвоил детишек, так что надо добиться судебного запрета. А как прошел день у тебя?
– Нормально. Ходила на иглоукалывание, помогала Лауре в магазине, а потом смотрели с ней «Ширли Валентайна».
– Мы ведь его уже видели.
– Лаура не видела. Никто не звонил?
Он зевнул.
– Нет. Как прошло иглоукалывание?
– Как всегда, приятного мало. – Она уселась к нему на колени и нежно прильнула, обхватив рукой его шею. – Не грусти.
Он положил руку ей на живот.
– Твой иглоукалыватель считает, что это поможет?
Она пожала плечами:
– Да, считает.
– Ну, получая тридцать фунтов стерлингов за сеанс, он, конечно, будет так считать.
Она посмотрела на его чистые наманикюренные ногти. В отношении своей внешности Том всегда был щепетилен. Даже когда у них совсем не было денег, ему удавалось выглядеть щеголем. Украдкой она бросила взгляд на собственные, искусанные ногти, в очередной раз дала себе слово избавиться от этой дурной привычки. Он вечно ворчал по поводу ее ногтей, особенно если был раздражен.
Том отстранился от нее:
– Господи, да ты промокла!
– Прогноз обещал солнечный день.
– Тебе не следует ездить на велосипеде.
– Да это так, для развлечения. И фигуру помогает сохранить.
– Фигура у тебя прекрасная. Катание на велосипеде по Лондону – занятие не очень-то расслабляющее, а тебе надо расслабиться. – Она ощутила прилив беспокойства, когда он рывком открыл ящик стола, вытащил книгу под названием «Бесплодие» и постучал по ней. – Здесь вот говорится, что переизбыток физических упражнений способствует бесплодию. Они как бы иссушают все внутри. Я бы вообще исключил подобные нагрузки, если хочешь знать.
«Пожалуйста, давай не будем скандалить сегодня», – подумала она, вставая и прохаживаясь по комнате. Она посмотрела на книжные полки, на игрушечную машинку «феррари», подаренную ею мужу на Рождество, на книгу «Национальная игра в гольф». Взяв в руки кубик Рубика, она слегка крутанула его – пыль так и полетела.
– А ты не обсуждала это со своим иглоукалывателем?
За окном прошумела машина. Грани кубика Рубика поворачивались с мягким хрустом.
