Он не стремился сделать качественный продукт, завоевать награды, упрочить свой авторитет. Единственное, к чему он стремился, – это выжать из системы как можно больше денег. Он был знаменит тем, что мог выпускать приносящие прибыль, надежные сериалы про полицейских или врачей, и его не беспокоило, что их популярность напрямую связана с новаторскими американскими сериалами, такими как «Скорая помощь» и «Полиция Нью-Йорка».
Но тогда, в начале карьеры, это не беспокоило Аманду. Она встречалась со звездами, принимала участие в создании идущих в прайм-тайм и имеющих хорошие рейтинги сериалов, ей было двадцать два, она была как кошка влюблена в одного из телевизионных богов. Такому старту мог позавидовать любой! Брайан говорил ей, что его брак уже несколько лет действителен только на бумаге, что он собирается уйти от жены и – лакомая наживка – что он подумывает о том, чтобы дать Аманде возможность сделать свой собственный сериал.
Спустя четыре года он все еще не развелся с женой и не дал Аманде снять свой сериал, поэтому она уволилась от него и поступила на работу в более серьезную компанию под названием «20–20 Вижн». Однако расстаться с Брайаном оказалось не так-то легко. Она была полна решимости сделать это, провела в одиночестве три мучительных месяца, а потом, после обильно сдобренного спиртными напитками ленча, они снова оказались в одной постели.
Она смотрела, как он жадно и нервно затягивается сигаретой.
– Ты забрал семь лет моей жизни, Брайан. Лучших лет. Мне двадцать девять. Мои биологические часы не остановились на это время. Мне нужна моя жизнь, и ты должен отнестись к этому с пониманием. Я хочу мужа. Я хочу детей. Я хочу проводить выходные с любимым мужчиной.
– Мы можем начать жить вместе прямо с сегодняшнего дня, – сказал он.
Официант принес кофе. Брайан заказал бренди. Аманда подождала, пока официант не покинет пределы слышимости.
– Отлично, – с иронией сказала она. – Твоя жена на седьмом месяце, и теперь ты хочешь того же от любовницы. С какой ты планеты, Брайан?
Он зло посмотрел на нее:
– Ты что, нашла себе кого-нибудь?
– Нет.
Похоже, он вздохнул с облегчением.
– Значит, у нас еще есть шанс?
– Нет, – сказала она. – Мне жаль, Брайан, но никакого шанса у нас нет.
6
Вторник, 10 июля 1997 года, 3:12
От: tlamark@easynet.co.uk
Для подписчиков на группы новостей Usenet.
Для фэн-клубов
Отослано на alt.fan.Gloria_Lamark.
С глубокой печалью в сердце сообщаю, что моя мать, Глория Ламарк, скончалась во вторник, 8 июля сего года, в своем доме в Лондоне.
Похороны состоятся на кладбище Милл-Хилл в среду, 16 июля, в 12:00. После похорон в доме номер 47 по Холланд-Парк-Виллас, Лондон W14, пройдут поминки.
Приглашаются все друзья и поклонники моей матери.
Рекомендуется приезжать заранее во избежание давки.
Подробности, касающиеся заупокойной службы для тех, кому не хватит места в церкви, будут объявлены дополнительно.
Зайдите на веб-сайт Глории Ламарк:
http://www.gloria_lamark.com
7
– У меня есть тайна, – сказал старик и замолчал.
Между его фразами часто бывали долгие паузы – Майкл Теннент привык к этому. Он сидел в своем удобном кресле, с медицинской картой в руках. Время от времени он выпрямлял спину. Кэти всегда говорила, что его осанка никуда не годится.
Кэти.
Ее фотография еще стояла на столе, она еще была в его мыслях. Он хотел, чтобы она покинула их, и в то же время не хотел. Что ему действительно было нужно – это освободиться от боли, обрести возможность идти вперед. Но ему мешало чувство вины.
Его кабинет представлял собой длинную узкую комнату на чердачном этаже элегантного особняка, который когда-то был лондонской резиденцией чайного магната. Теперь в нем располагалась Шин-Парк-Хоспитал. Больница состояла из врачебных кабинетов шести психиатров и четырех психотерапевтов и тридцати одноместных палат для стационарных пациентов. К ней вела украшенная рододендронами подъездная дорожка длиной в четверть мили, проходящая через ухоженный парк и сбегающая прямиком к Темзе. Майкл и его пациенты не могли насладиться видом на парк, поскольку в кабинете было всего одно окно под потолком – круглое, как корабельный иллюминатор, расположенное чуть ниже крыши, если смотреть с улицы.
Кабинет походил на свалку бумажного мусора. Стол Майкла, еще два стола и стенные шкафы были сплошь завалены папками, медицинскими журналами и книгами, которые следовало отрецензировать. Даже на компьютерном мониторе была стопка бумаги – она лежала там так долго, что Майкл перестал ее замечать.
Он знал, что ему самому надо бы подлечиться – злая ирония. Он должен был справиться со своим горем, но стоящая на столе фотография Кэти ясно показывала, что самостоятельно сделать это он не в состоянии. Вот они едут в машине, Кэти плачет, он чувствует себя полным дерьмом, а в следующую секунду…
Провал.
Амнезия. Тот же самый защитный механизм, что и у некоторых убийц. Они могут сотворить кошмарные вещи с другим человеческим существом, а проснувшись на следующее утро – ничего об этом не помнят.
Записи в медицинской карте, которая представляла собой папку со многими страницами, расплылись. Он чуть приподнял голову и направил взгляд через нижнюю треть своих мультифокальных линз. Слова приобрели резкость.
На обложке папки было напечатано: «Дортмунд, Герман Барух. Род. 07.02.1907». Дортмунд умирал от рака в последней стадии, который был вначале раком толстой кишки, а теперь охватил все тело своими вторичными проявлениями. Неведомо как, но он еще жил: в его скелетоподобном теле была какая-то внутренняя сила, ярость, доставшаяся ему от когда-то безраздельно владевших им демонов, которых он теперь пытался изгнать. Каждый день он рисковал уйти за грань, за которой его поджидало сумасшествие. Хрупкая, ежеминутно грозящая разлететься в прах нормальность психики – вот все, на что он мог надеяться. Но, как считал Майкл, едва ли он этого заслуживал.
Майкл был слишком хорошим профессионалом для того, чтобы прошлое Дортмунда могло повлиять на его суждения или выбор курса лечения. Этого человека судили в Нюрнберге, но он сумел избежать виселицы. С тех пор, терзаемый чувством вины и посттравматическим психозом, Дортмунд каждую ночь путешествовал в ад и каждое утро возвращался обратно.
Иногда даже от одного взгляда на Дортмунда Майкла бросало в дрожь. Он думал, каково было бы им с Кэти в Белсене в 1943-м – они бы смотрели друг на друга сквозь двадцатифутовый забор из колючей проволоки, женщины и дети с одной стороны, мужчины с другой, а вокруг бы стоял запах смерти, запах поднимающегося из печей дыма.
Майкл напомнил себе, что такие мысли не пристали профессионалу. Но разве возможно полностью отстраниться от собственного разума? Он посмотрел на Дортмунда и содрогнулся от отвращения. И все равно он испытывал жалость к этому человеку. Бывали даже моменты, когда Майклу он почти нравился. Присутствие рядом бывшего нациста напоминало ему, что все люди имеют потенциал творить зло и что иногда, даже осуждая поступки другого человека, мы все же можем воспринимать его как личность. А личность Дортмунда весьма интересовала Майкла.
