Том кивнул, будто удовлетворенный ответом.
– А какие он принимал лекарства?
– В основном разжижающие кровь, – ответила Мэдисон, снова почувствовав под ногами твердую почву.
Она обрадовалась, что не пришлось углубляться в самые неприятные для нее подробности отношений с Роджером. Ужасно одновременно быть сиделкой мужчины и спать с ним. Она никак не могла совместить признание «Я люблю тебя» с резкими приказаниями вроде «Ты должен сделать это!». Сиделки не перемежают поцелуями внутримышечные уколы.
Когда они, наконец, добрались до пикапа, Мэдисон вдруг поняла, что проговорила без остановки всю дорогу, и ей стало неловко.
В пикапе никого не было – только большая оранжевая лодка, еще не надутая, и пара огромных рюкзаков, тяжелых на вид.
– А где Мила? – спросила Мэдисон, оглядываясь по сторонам.
Они стояли на берегу широкой, но неглубокой горной реки, пикап был припаркован на гравии. Узкая дорога к воде почти полностью заросла, и ветви деревьев, свисающие до земли, скрывали ее. Том заглянул в пикап и проверил все необходимые вещи.
– Она где-то здесь, но ты вряд ли ее увидишь. Она очень стеснительная.
Мэдисон подвинулась к нему поближе.
– А почему ее зовут Мила? – прошептала она.
Он все еще рылся в пикапе, и ответ прозвучал почти скороговоркой. Видимо, он это часто повторял.
– Мила мылит, Мила моет, Мила мелет! Забирай свой рюкзак. Сможешь его нести?
Мэдисон улыбнулась.
– Если я скажу «нет», ты понесешь его за меня?
Она дразнила его, но Том словно не заметил этого.
– Да, – просто сказал он.
На мгновение их глаза встретились, и Мэдисон почувствовала, как ее сердце начинает биться все сильнее. Она торопливо отвела взгляд.
– Я понесу сама, – сказала она.
Кроме рюкзака, Том тащил еще большую лодку. Они прошли так около мили. Наконец, он остановился, положил лодку на землю и надул ее. Мэдисон огляделась. Слева на пятьдесят футов вверх уходила ровная скала. Справа текла река, которая в этом месте была намного глубже, чем там, где стоял пикап. Между ней и скалой, в тени огромного нависшего камня, было тихо и уютно, и Мэдисон вдруг осознала, что осталась с Томом наедине…
Он укладывал вещи в лодку. Роджер бы на его месте стал ныть, что ему приходится все делать самому. Но, конечно, глупо даже сравнивать: Роджер, просто никогда бы не отправился в поход с женщиной. Он был «настоящий» мужчина: предпочитал проводить время в мужской компании. С Роджером…
– А что ты делаешь со своей красотой? – спросил Том, прерывая ее мысли.
– С чем? – растерялась Мэдисон. Том повторил тем же серьезным тоном:
– Со своей красотой. Что ты с ней делаешь?
– Увлажняю, – медленно проговорила она. – Кожа… сухая…
Он столкнул лодку в воду, приглашая жестом забраться туда.
– Такая красота – это талант, вроде игры на фортепиано или рисования. Так что же ты делаешь со своим талантом?
Мэдисон вцепилась в канаты по бокам лодки и молчала. Она никогда не думала о своей красоте как о таланте.
Том сел на весла и повел лодку мимо больших валунов. Солнце сияло сквозь листву, и было очень тихо.
– Мой родной город послал меня в Нью-Йорк, чтобы я стала моделью!
– И что же тебе помешало? Ведь не Роджер?
Похоже, у Тома неплохая интуиция…
– А почему ты не веришь, что я могла бросить головокружительную карьеру модели ради того, чтобы поставить на ноги любимого человека?
– Ты с такой радостью рассказываешь о своей работе сиделкой… Ты любишь ухаживать за больными. Но в твоем рассказе нет никакого интереса к самому Роджеру. Значит, тебе просто больше нравится быть сиделкой, чем моделью.
Она рассмеялась, оперлась спиной о резиновый бортик и свесила вниз руку.
– Ты прав! Многие девочки мечтают о блестящей карьере модели, но я ненавидела модельный бизнес. И потом мне все время казалось, что я становлюсь все страшнее и страшнее.
Том перестал грести и посмотрел на нее. Мэдисон понравилось его выражение лица.
Оно говорило, что она просто не может быть некрасивой.
– Быть моделью – это наука, – добавила она. – Наверное, слишком сложная для меня.
– А разве быть сиделкой – не наука?
Он снова был прав. Мэдисон вздохнула и замолчала, начиная сердиться.
– Да, Роджер – придурок, и ты его не любишь и никогда не любила, – жестко продолжал Том. – Но ты вся светишься, рассказывая о том, как лечила его. Ты вернулась к нему, потому что хотела этого. Мы все делаем то, что хотим. Тогда почему ты не захотела стать моделью?
– А ты настырный, – сказала она и на мгновение отвела взгляд. – Ну ладно… Дело в том, что мне очень нравилось быть самой красивой девушкой у себя в городе. Мне нравилось, когда люди останавливались поговорить со мной, и нравилось притворяться, будто я не знаю, почему они останавливаются.
Она пыталась понять, как он воспринял ее признание. Мэдисон не привыкла говорить о своей красоте. Она старательно отработала скромную улыбку для тех случаев, когда кто-нибудь говорил ей, что она красива. Ей нравилось притворяться, будто она никогда раньше ничего не слышала о своей внешности.
– Но в Нью-Йорке таких, как я – пруд пруди. Там я перестала быть чем-то особенным.
– Не правда, – спокойно сказал Том. – Я живу в Нью-Йорке, и мне не каждый день встречаются такие красивые девушки.
– Но они все равно есть. Они рано встают и поздно ложатся. А днем их третируют, заставляют подняться, сесть, взглянуть и… сделать все, что только можно придумать, – она поморщилась, – и еще критикуют. Как раз этого мое самолюбие не смогло вынести.
Том какое-то время греб молча. Потом спросил:
– А за что тебя можно критиковать?
– У меня один глаз немного меньше другого. И слишком толстый зад.
Том хмыкнул.
– Ты совершенство! Если у тебя есть какие-то изъяны, то они есть и у девиц с журнальных обложек.
Мэдисон улыбнулась.
– Ну, конечно, есть! И они учатся их скрывать. Здорово помогает освещение. Когда свет поставлен грамотно…
Мэдисон не закончила фразу. Том вновь угадал: она не стала моделью потому, что не захотела, а вовсе не ради Роджера.
– А почему ты пошел в медицину?
– Когда мне было девять лет, на моих глазах утонула моя двоюродная сестра. И я захотел научиться сохранять людям жизнь.
Мэдисон помолчала.
– До травмы Роджера у меня на глазах умирала моя мать. Долгие четыре года…
