Невольные свидетели происходившего — Асанов, Кречетов и Чон
Дин видели, как безжалостно расстреливают людей Алимурата, как сбрасывают им на
голову ракеты, как прижимают их к скалам, уничтожая пулеметным огнем. Асанов
сразу понял выгоду этого момента.
— Наш план, — крикнул он, немного подползая к Кречетову.
Тот, кивнув, достал скальпель. Резким и быстрым движением
рассек себе кожу на голове, ближе к виску. Волосы почти моментально потемнели
от крови. Кречетов поймал брошенный Асановым пакет, сделал себе укол и приложил
к ране бинты, сразу окрасившиеся красным цветом.
— Готово, — крикнул он, — теперь все в порядке.
Пакет и скальпель он бросил обратно Асанову.
Они посмотрели друг другу в глаза.
Это было прощание.
Кречетов понимал, что пройдет еще много лет, прежде чем он
сможет также спокойно и честно смотреть кому-то в глаза. Асанов понимал, что
никогда больше не увидит полковника. Он сделал то, что от него требовали,
заплатив за это жизнями нескольких своих офицеров.
Кречетов уходил в неизвестность и отныне его судьба
становилась легендой. Легендой, которую узнают, если когда-нибудь узнают,
только некоторые офицеры Службы внешней разведки.
Вертолет, сделав круг, дал несколько очередей и по группе
Асанова. Это было все, что им требовалось.
— Быстро отходим, — приказал Асанов Чон Дину.
Тот указал на лежавшего Кречетова.
— Кажется, он ранен.
— Отходим, — громче повторил Асанов.
— Понял, — Чон Дин больше не задал ни единого вопроса.
Через двадцать минут перешедшие в атаку люди Аюба обнаружили
лежавшего без сознания полковника Кречетова.
XIV
Асанов и Чон Дин смогли оторваться от преследователей почти
сразу. Бандиты, нашедшие бесчувственного Кречетова, выполнили поставленную
перед ними задачу и теперь не торопились преследовать оставшихся членов группы
похитителей. Желающих преследовать беглецов не было, и погоню довольно быстро
прекратили.
По плану Асанова они должны были идти к северу от Ишкашима и
там, высоко в горах, переходить практически никем не охраняемую со стороны
Афганистана границу. Но вместо того, чтобы спешить к границе, Асанов решил
сделать еще один привал в горах, совсем рядом с Ишкашимом. На всякий случай он
хотел еще раз проверить — не появятся ли его офицеры даже после контрольного
срока.
Идти в Ишкашим ему было нельзя, и он, скрепя сердце, вновь
отправил Чон Дина. После своей громкой победы в городке могли появиться люди
Нуруллы, а лекаря, побывавшего в их лагере, многие знали в лицо, запомнив его
внешность и походку. Поэтому у Асанова не было никаких иллюзий, и он отправил в
Ишкашим Чон Дина.
Капитан шел в город своей привычной, расслабленной походкой,
как-то смешно семеня небольшими ногами. Это была типичная походка живущих на
севере корейцев, киргизов, китайцев, за одного из которых вполне мог сойти Чон
Дин.
За час до условленного срока капитан вошел в город,
направляясь в местную чайхану, служившую своеобразным мужским клубом.
Там уже сидело несколько десятков стариков, неспешно
обсуждавших вчерашний бой между людьми Алимурата и Нуруллы. Говорившие
склонялись к мысли, что Алимурат, посягнувший на чужое добро, был не прав, а
значит, по воле Аллаха получил вполне по заслугам. Кроме всего прочего, здесь,
в горах, вообще не любили бандиток.
Среди сидевших выделялись и несколько угрюмых мужчин в
пестрых халатах и тюбетейках, расположившихся несколько в стороне. Они не
принимали участия в общих разговорах, словно их не касалось происходившее в
городе.
Это были люди Абу-Кадыра, вынужденные эмигранты, проигравшие
гражданскую войну на своей родине и теперь проживающие в соседней стране.
Заросшие черными, давно не ухоженными бородами, они пугали горцев, привыкших к
терпимости и религиозной сдержанности. В этих горах можно было встретить
мусульман-суннитов и мусульман-шиитов, бахаистов и кришнаитов, буддастов и
христиан. В многонациональных государствах религиозная терпимость и уважение
национального достоинства любого народа есть просто необходимое условие для
существования данного государства.
Чон Дин, вошедший в чайхану, когда там уже сидело довольно
много людей, выбрал себе пустой столик, стоявший почти у самых дверей. Спустя
некоторое время к нему подсел какой-то старик, молча, кивнувший головой в знак
приветствия. Старик пил чай молча и не произнес с момента своего появления ни
слова. И лишь выпив две пиалы чая, традиционные таджикские чаши, подаваемые
вместо стаканов, он вздохнул.
— Тяжелая жизнь настала в наших горах.
— Да, — осторожно согласился Чон Дин.
— Вот уже сколько лет убивают, а никак кончить не могут.
Люди привыкли к виду крови, — покачал головой старик.
— Это война, — понимающе — пожал плечами Чон Дин.
— Это наши души, — возразил старик, — мы ожесточились. Разве
мы раньше отрубывали головы пленным, разве мучили женщин и детей?
— Мы сильно изменились, — согласился Чон Дин, — но женщин и
детей нельзя мучить. Это большой грех.
— Да, — кивнул старик, — а вчера, когда эти безбожники
стреляли друг в друга, столько молодых людей, совсем детей, погибло. И никто не
сказал ничего, словно так и должно быть.
— Это вертолет, «летающая машина», — решил показать свою
осведомленность Чон Дин.
— Это наши больные души, — снова назидательно произнес
старик, — и ничего нам больше не поможет.
— Может быть, Аллах еще сжалится над нами, — Чон Дин
посмотрел на часы, до условного момента встречи оставалось двадцать минут.
— Аллах отвернулся от нас за наши грехи. Вот недавно мой
сосед привел домой молодую жену, — продолжал неспешно старик, словно рассуждая
сам с собой, — а никто не знает откуда взялась эта женщина, кто она такая, где
она была раньше. Просто она была в горах, и мой сосед решил ее забрать. Но мы
все были против. Мы не знаем, кто она такая. Может, эта женщина убила своего
мужа. А может, она была раньше недостойной тварью, которые торгуют собой на
базарах Кабула, да накажет их Аллах за их нечестивые деяния. Мы не знаем. А раз
не знаем, то и не верим. А раз не верим, то не должны брать в свой дом. Ибо
есть она порождение Иблиса, и грех идет от женщины.
— А когда он привел ее к себе? — спросил заинтересовавшийся
Чон Дин.
— Пять месяцев назад, — охотно ответил старик, — но мы до
сих пор ничего о ней не знаем.
Чон Дин неслышно перевел дыхание. Это была явно не Падерина.
— Благодарю тебя, добрый человек. Прощай, — встал он,
поправляя свой халат.
