А с Вильямом она чувствовала себя свободной — свободной от сравнений, свободной от необходимости тянуться к стандартам, установленным кем-то еще. И кто бы подумал, что на земле свобода и является возбуждающим средством?
А кроме того, кто бы подумал, что солидный, надежный, честный гражданин Вильям Монтгомери будет в постели демоном-искусителем? За все годы, что она знала Вильяма, она не заметила в нем творческой жилки. Напротив, казалось, он был миниатюрной копией свода — «Как надо». Даже в детстве, рисуя, он никогда не вылезал за линии.
В течение одной недели не делали ничего, абсолютно ничего. Они оправдывали себя тем, что им нужно подождать, пока заживет рука у Джеки, прежде чем они возьмутся за полеты, работу над моторами или рассмотрят финансовый аспект начавшегося бизнеса. Истина же была (а в этой истине они даже перед собой не признавались) в том, что их так интересовали тела друг друга, что ни о чем другом они и думать не могли.
Джеки убеждала себя не сравнивать Вильяма с Чарли, но все равно сравнивала. Чарли был очень сексуальным. Казалось, он о сексе думал все время и ему нравились намеки на темы пола. И все — парящие аэропланы, кресла, да что угодно, напоминало ему о сексе. Он о нем размышлял, смеясь по этому поводу или желая это обсудить.
Вильям в этом отличался полностью. Глядя через стол на тщательно одетого Вильяма за завтраком, Джеки не могла поверить, что это был тот же человек, который час назад забавлялся с ней в постели. Не было никого более преисполненного достоинства, чем одетый Вильям. Он был так хладнокровен, так отстранен, так официален, что во рту у него не должно бы таять масло. Всю свою молодость Вильям был стариком, у него были установившиеся привычки старого человека. Ей приходилось видеть, как люди старше возрастом просили у него совета, и когда у нее были трудности, она сразу обращалась к Вильяму. Естественно было бы предположить, что Вильям в постели достаточно стыдливый. Поэтому она была просто ошеломлена, обнаружив, насколько он был страстным.
К своему удовольствию, она заметила, что, как только Вильям раздевался, он делался чувственным — как ребенок. Дети увидят грязную лужу и, зная, что грязь приятна и прохладна, сейчас же разденутся и намажутся грязью. У них нет предвзятых представлений, они не знают, что грязь любить нельзя, потому что грязь не бывает «приятной» и «подходящей». Вот это простодушие, эту детскую чувственность Вильям принес в постель. У него не было желания разделаться с этим, развернуться и идти спать. Он интересовался не только критическим моментом… Вильяму в этом нравилось все.
Джеки даже на минуту не допускала мысли, что она сексуально подавлена. В самом деле, когда женщина однажды спросила ее, что она находит в таком старом мужчине, как Чарли, Джеки захохотала. Она не соглашалась, бывало, с Чарли в чем-то, и у нее к нему были претензии, но никогда у них не возникало проблем в постели.
По крайней мере она так думала — пока не появился Вильям. Неудивительно, что мужчины предпочитают женщин-девственниц, неудивительно, что мужчина готов убить того, кто к «его» женщине прикоснется. Ведь если женщине позволить запрыгивать в постель с другими мужчинами, она начнет сравнивать — точно так, как сейчас она сравнивает Чарли с Вильямом. А если женщина сравнивает любовников, что же тогда произойдет с миром? Тогда придется мужчинам перестать говорить — «Я лучше всех, малыш», а начать доказывать, что они хороши на самом деле?
Если бы она хоть раз переспала с мужчиной вроде Вильяма до того, как отправилась в постель с Чарли… Ладно, она даже не хочет об этом думать.
Через пару дней она перестала сравнивать своих мужчин, позволив себе просто радоваться. Она не смогла бы никогда объяснить кому-нибудь, что с Вильямом она тоже чувствовала себя девственницей.
Они гладили и разглядывали друг друга и ласкались, будто они были первой парой, открывшей, как приятно, когда прижимаешься своей кожей к коже другого.
Они не говорили о сексе и, казалось, даже не думали о нем. Телесные утехи были чем-то, что только что случилось, чем-то спонтанным и радостным, чистым и счастливым, полным удовольствия. Казалось, они повторяли: «Если я сделаю вот так, это будет чувствоваться? А если вот так?» Вильям спокойно лежал, сколько ей хотелось, пока она обегала пальцами его твердые бедра, его широкую грудь.
И поцелуи с Вильямом были такие, будто это они их открыли — это изысканное удовольствие. «Люблю еду более питательную, малыш», — говаривал он. И Джеки не представляла, что иссохлась по поцелуям, как человек по воде в пустыне. Она и Вильям целовались беспрестанно. Обнаженная, распростершись на нем, она целовала его лицо — глаза и длинный нос, поддразнивая, что на носу умещается шестнадцать поцелуев, пока нежно не начинала сосать его нижнюю губу. Она ощупывала его зубы языком и обводила контуры его рта.
Потом они менялись местами, и он целовал ее. Его руки ласкали ее руки и плечи, пока он страстно целовал ее лицо. Целые часы они проводили в постели, ласкаясь, разглядывая, целуясь, разведывая и исследуя. Иногда Джеки казалось, что они похожи на Адама и Еву, что они первая пара, получающая такое наслаждение.
Казалось, что и любовью они занимались каждый раз по-разному. Иногда на них находила такая страсть, что они даже не успевали до конца раздеться. А в другой раз это занимало у них часы. Однако желание их не покидало и всегда заставало врасплох. Вот они сидят на кушетке — Вильям, читает газету, а Джеки — пришивает пуговицу к его рубашке, а уже в следующую минуту они срывают с себя одежду. И после всего этого они глядели друг на друга с испуганным выражением, как бы говоря: «Как же это случилось?»
Само по себе занятие любовью было божественным. Свобода, — думала она, — главенство свободы. С Вильямом, который (она была уверена) ее не судит и не сравнивает. Она знала, что что бы она ни делала, это было верно и единственно правильно. Когда она осознала, что кому-то нравится все, все она ни делает, удивительно, как изменился ее внешний вид. Через пару первых дней она и Вильям, казалось, заняли позицию — «Давай, вот так попробуем и посмотрим, что из этого получится, какое ощущение». Ощущение для них стало всем. Касания рук, ног и пробы положений в постели.
А кроме того — это творчество Вильяма. Выглядело так, что все свое воображение он сберег для этой единственной будущей оказии. Он отсидел в школе, заучивая слова, придуманные другими, но наплевал на все, отказавшись от участия в этой изобретательности попугая. И вот, наконец, он нашел место, где не существовали правила, которых нужно было придерживаться. И однажды, наверное, на третий день, в момент, когда они лежали все в поту, Вильям с таким чувством сказал: «Джеки, я такое люблю», что она громко засмеялась. «Я тоже», — заверила она.
Они встречались за эту неделю с единственным человеком — молчаливым Питом. Они старались изо всех сил скрыть от него свою страсть. Но безуспешно. Джеки вспомнила арабскую пословицу, которая ей всегда нравилась: «Невозможно спрятать три вещи: беременность, любовь и мужчину верхом на верблюде» То, что второе — правда, они с Вильямом доказали. Наутро после первой проведенной вместе ночи она сказала, что будет лучше скрыть от других свою новоявленную страсть. С большой неохотой Вильям должен был согласиться.
