К тому же кукол в привычном понимании в спектакле не было. Только пара марионеток – и надо было видеть, как Андрей брал их в руки: нежно баюкая, бережно трогая тоненькие ручки-ножки, не всякая мать так нежно лелеет свое дитя. А главные персонажи были куклами только наполовину (крошечное тельце, одетое в деревенское рванье, тряпичные ручки и ножки) – а к тельцу приставлена голова актера. Андрюшин Гамлет в стареньком клетчатом драповом пальто, с варежками на резинке и в потрепанном заячьем треухе, был противным жалким карликом, с первого взгляда вызывавшим лишь брезгливость и любопытство – как это его так? Но он был – Андреем. Лицо, глаза, душа Андрея. И спустя какое-то время этот смешной нелепый уродец, думающий, страдающий, любящий и обреченный, переставал быть смешным и жалким. Он стал красивым человеком – вне оболочки, над обстоятельствами.
У Андрея было лицо человека с улицы, и никто не заподозрил бы в нем профессионального актера. Невысокий, невзрачный, скорее застенчивый, чем обаятельный, он обладал завораживающим даром будить в собеседниках сочувствие. Его страсть и вдохновение были столь заразительны, что, когда его кукла, его уродец радовался, страдал, любил, умирал – зрители радовались, страдали, любили и умирали вместе с ним. При появлении Хохлова на сцене все пространство вокруг начинало вибрировать и наполняться особым смыслом. Вика, вроде бы прекрасно знавшая всю технологию этого лицедейства, начисто забыла о ней. То, что делал Андрей на сцене, не раскладывалось на приемы и методы, концепции и сверхзадачи, картины и мизансцены. Это было волшебство, и магия театра, никогда не испытанная Викой, вдруг захватила ее.
Весь антракт Вика просидела в пустом зале, сославшись на головную боль и невежливо отшив хозяина «Коломбины». А когда в конце спектакля Андрей вместе с другими актерами вышел к авансцене уже не в кукольном обличье, а просто в джинсах и черной водолазке, и они прочли хором молитву самого известного театрального Гамлета, Высоцкого, Вика поняла, что едва сдерживает слезы. Оглянувшись по сторонам, она увидела, что смахивают слезы и Лариса, и жена мэра, а сам мэр, обычно улыбчивый, подозрительно серьезен и сосредоточен.
– Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее! – просил то ли принц датский, то ли Андрей Хохлов, и Вика понимала: не выпросит он себе отсрочку, не спасет и не убережет его, идущего «по-над пропастью, по самому по краю», эта надрывная песня-молитва.
После спектакля в малом зале была назначена пресс-конференция для журналистов, а за кулисами – фуршет для своих. Вика пошла в малый зал, уселась в стороне и стала ждать Андрея. Ей казалось, что сейчас выйдет какой-то другой Андрей, не прежний влюбленный в нее однокурсник, он не мог не измениться после того, что они только что вместе пережили. Но когда он и еще несколько актеров вышли к журналистам, Вика мгновенно увидела, что он просто страшно устал. У него едва хватало сил отвечать на вопросы, один глупее другого.
– У Андрюши второй день сердце болит, вчера «Скорую» вызывали, – озабоченно прошептала, наклонившись к Вике, пресс-секретарь театра, тоже откуда-то знакомая.
Вика с трудом удерживалась от того, чтобы не вскочить и не прогнать взашей этих ничего не смыслящих в театре мальчиков и девочек с диктофонами и видеокамерами, которые не поняли и половины из того, что он сказал им со сцены, у них просто не хватило на это ума и жизненного опыта, и они задают свои праздные вопросы, а Андрей отвечает устало и терпеливо. Ей захотелось взять Андрея за руку, увести, укрыть от чужих взглядов, никчемных вопросов, пустого любопытства.
Это желание было для Вики Волковой несвойственным. Еще никогда ей не хотелось никого спасать, защищать и оберегать, до сих пор центром своей вселенной была она сама, и это ее должны были оберегать. Вика была в полном смятении чувств. Она смотрела на Андрея и понимала, что он, желая того или нет, неожиданно для нее разбудил в ней какую-то другую Вику, которая, оказывается, умела вот так, ярко и искренне, до замирания сердца, чувствовать чужие эмоции, откликаться на боль другого человека – не Гамлета, нет – Андрея Хохлова. Да что там – ее никогда и ничто не приводило в такое возбужденное состояние – ни флирт, ни любовные приключения, ни поездки, ни драгоценности, ни тряпки. А больше в ее жизни ничего не было. Того же самого театра, которому она посвятила когда-то несколько лет жизни, тоже как будто не было, он прошел мимо, не задевая ее, не будоража. И вдруг Андрей вот так просто и буднично подарил ей это чудо.
– Пожалуйста, господа, последний вопрос, – решительно поднялась пресс-секретарь, то ли жалея Андрея, который держался на пределе, то ли торопясь на фуршет.
Андрей повернул голову в ее сторону – и увидел Вику. Его лицо осветилось чудесной детской улыбкой, он вскочил с места, наспех поблагодарив журналистов, легко спрыгнул со сцены в зал и через поток выходивших стал пробираться к Вике. На них оглядывались. Удивлялись, гадали, что к чему.
– Ну как? – глазами, улыбкой спросил Андрей.
Вика поняла – он спрашивает не из вежливости, ему и вправду важно то, что она скажет.
– Я плакала, – тихо, ему одному, сказала Вика, тоже улыбаясь. – Впервые в жизни плакала в театре.
И неожиданно предложила:
– Андрюша, а давай я тебя домой отвезу, ну какой тебе фуршет? Ты же на ногах еле стоишь!
Они заглянули на минуту за кулисы, пригубили из пластиковых стаканчиков уже согревшееся шампанское и сбежали, оставив всех в недоумении. «Сплетен и разговоров обеспечено на месяц вперед», – думала Вика, пока Андрей тащил ее за руку к выходу. Но Андрею, судя по всему, не было до этого никакого дела. Он шел впереди Вики – она сама заблудилась бы в этих коридорах и закоулках – на каждом шагу оборачиваясь и заглядывая ей в лицо, будто боясь, что Вика передумает и исчезнет. – А ведь он когда-то был в меня влюблен, – вспомнила Вика. – Да и сейчас, наверное… неровно дышит. Или у него сердце болит?! – всполошилась она.
– Андрей, – приступила она к делу немедленно, как только они сели в ее машину, – может быть, тебе хороший врач нужен? Можно прямо сейчас… Ты как себя чувствуешь?
– Да что тебе наши наговорили? – засмеялся Андрей. – Про «Скорую», что ли, вчерашнюю? Слушай их больше. Это все чепуха. Мне премьера всегда тяжело дается. Да еще такая. Не детский утренник, сама понимаешь. Дети – они понимают куда больше, с ними легче разговаривать. А знаешь, мне не верили, что Гамлет – это деревня. Принес словарь в театр и всем показывал. Я когда узнал, сам не поверил и стал думать – а почему так Шекспир решил, других имен ему, что ли, мало?..
Вика сидела, кивала, не заводя машину, чтобы дослушать, и думала: как странно он на меня смотрит. К восхищению она привыкла, принимала к сведению, и все. Но Андрей не восхищался, он… радовался. Радовался тому, что она пришла, что сидит рядом, что слушает его, что ей – какое счастье! – понравился его деревенский правдоискатель Гамлет, больше похожий на героев Шукшина, чем Шекспира.
Смеясь, болтая, перебивая друг друга и вспоминая всякую чепуху, они подъехали к его дому, и Вика, сама себе изумляясь, спросила:
