– Валера, а ты печь умеешь топить? – нарушила молчание Лера впервые с того времени, как они выбрались из такси и зашли в дом. Она успела замерзнуть до костей.
– Нет, – честно признался Валерий. – Во всяком случае, никогда не пробовал. Но ты не бойся, мы здесь ночевать не будем. Я только вещи кое-какие соберу, и уедем в город, шофер ждет. Хочешь – в гостиницу, а можно сразу в аэропорт. Я просто хотел, чтобы ты увидела тут все. И прочла вот это.
Он протянул Лере большой разлинованный листок, озаглавленный «Мое завещание». Буквы бежали косо, сползая с линеек и карабкаясь обратно. Лера, помедлив и справившись с ознобом (то ли от холода, то ли от волнения), стала читать.
Здравствуй, внук! Завещаний я писать не умею. И если бы ты был рядом – я бы тебе просто все сказал. Но раз тебя нет, я напишу, а ты прочитаешь. Это тебе не в укор, может, так оно и лучше. Ты бы опять перевернул все с ног на голову, превратил в шутку и от меня бы отмахнулся. Ничего, мол, старик не понимает. А я вижу все и понимаю, ты не думай. Мы просто с бабушкой вмешиваться не хотели, ты у нас парень самостоятельный и давно сам себе голова. Она вот ушла, а так и не сказала тебе, о чем плакала, а я знаю и скажу.
Когда отец с матерью тебя нам оставили, мы тебя в интернат не сдали. Мы тебя любили, и ты нас радовал. Нам же было хорошо вместе, правда? И дом у нас был. Все держалось на бабушке. И я рад, что не зажился на свете без нее. Ты остаешься один, Валера. Потому что твоя Виктория тебе – не жена. Не хозяйка в доме, не опора. Она любит только твои деньги, не будет денег – не будет и любви. И сына в приют отдала, да еще и в английский. В нашем ты смог бы его чаще навещать, раз уж он вам так мешает. Ты же знаешь, как ему там плохо! Не простит он тебе, Валера. Ты ведь отца не простил…
Я не хочу, чтобы ты понял это в конце жизни. Там много чего понимаешь, да только исправить уже ничего нельзя. А знаешь, когда сделал все, как полагается, то умирать не страшно.
Ты тогда сказал, что хотел бы жениться на Лере. Ты пошутил или правду сказал? Вот она тебе будет хорошей женой. У меня глаз наметанный. Я как в сорок пятом Манечку свою увидел, так сразу и понял, что теперь мы будем вместе всегда.
Да, не получилось завещание, не это, наверное, надо писать. Да ну и черт с ним! Самое главное – будь здоров и живи долго, внучек!
И ЗАБЕРИТЕ ТЕМУ!
Последняя фраза была написана огромными буквами и подчеркнута тремя жирными неровными линиями.
Лера сидела, не поднимая глаз от листка и думала: теперь мы будем вместе всегда. Она повторила эту фразу насколько раз, как заклинание. Ведь правильно говорила Ирэн Лурье-Кильдюшова: все наши слова где-то там материализуются. Иначе просто и быть не может – теперь мы будем вместе всегда.
Потом она вскинула голову и встретилась глазами с Валерием, который неотрывно следил за тем, как она читала, она чувствовала его взгляд всей кожей. Он ждал от нее каких-то слов. И она сказала – но не те, которые твердила, другие:
– А когда мы заберем Тему?
И впервые в жизни увидела, как Валерий улыбается.
Самолет в Екатеринбурге вылетал под утро, но зато им не пришлось ночевать в гостинице. Угревшись в салоне, пассажиры мгновенно уснули под ровный гул моторов. Валерий и Лера взяли один плед на двоих, она подняла разделявший их кресла подлокотник, повозилась, устраиваясь у Валерия под боком, и вздохнула от полноты чувств. Очень хотелось спать, но она обязана была задать Валерию один вопрос, не откладывая его до возвращения домой.
– Валера…
– Я сплю…
– Валера! Мне надо спросить у тебя… Это очень важно.
– Спрашивай давай, и спать будем. Я уже не помню, когда спал в последний раз.
– Я боюсь.
– Про запись, что ли?
– Ты знаешь… Вика тебе все-таки отдала… – расстроилась Лера.
– Еще как отдала! – даже проснулся Валерий. – Я тебе потом как-нибудь расскажу.
– И… что? Раз она меня наняла, чтобы я… То есть ты думаешь… – Лера путалась в словах и мыслях.
– Я ничего не думаю, – объявил Валерий. – Я знаю, что эту запись Вика сделала уже после нашего возвращения из Питера. И из «Уральских зорь».
– Откуда ты знаешь?! – изумилась Лера.
– Обижаешь! Я же не профессор энтомологии.
– Ну откуда?
– Да ладно, – сжалился Валерий. – Там у вас… в ресторане, что ли?
– В кофейне. В «Джезве». На Вайнера.
– А, знаю. Там музыка играла, помнишь?
– Нет. И что?
– Ну и зря. Радио «Город», диджей Татьяна Буйнахина, программа «Ретро о любви». Я позвонил и спросил у этой самой Буйнахиной, когда был эфир. И все дела.
– И все дела?! – подскочила Лера. – Почему ты мне не позвонил?! Не сказал?! Не приехал?! Я же…
– …Ты же меня послала. Гадостей наговорила. Я думал, ты первая должна позвонить, извиниться. Я бы поломался и тебя простил. За танец живота. Приватный.
– Да как же ты не понимаешь?! Я не могла тебе позвонить! Она сказала, что если я… то она тебе отдаст запись, и ты все узнаешь, а если нет…
– Ладно-ладно, – успокоил ее Валерий. – Я все понял. Не мог я к тебе приехать. Я тебе потом объясню почему. У меня времени не было: то в тюрьме сидел, то по судам бегал, то еще всякие дела делал. Крутился, как собака на перевозе. Тихо, не возмущайся, люди спят. Веди себя прилично. Сказал же – дома расскажу. Теперь у нас времени навалом, вся жизнь впереди. А сейчас спи, ради бога!
Лера послушно кивнула и даже закрыла глаза, хотя спать не собиралась – какой уж тут сон! Но когда Валерий ровно засопел, она выбралась из-под пледа, нагнулась под кресло и заглянула в стоявшую на полу обувную коробку. Дремавший в складках Валериного шерстяного шарфа чере-Пашка немедленно высунул голову из панциря и уставился на Леру темными бусинками глаз. Лере показалось, что он даже кивнул ей ободряюще, а потом опять нырнул в панцирь – спать.
Год спустя
Лера горестно всхлипывала, бочком сидя на кровати. Валерий смеялся, закрывая рукой рот и нос (на всякий случай). Конечно, Лера понимала, что выглядит глупо, но слезы лились сами собой, без ее участия. И кроме того, ей было очень обидно, что Валерий вот так смеется – по правилам он должен ее утешать, успокаивать, отнестись со всей серьезностью, а он… Ему, видите ли, смешно!
Сашка и Тема стояли в углу комнаты, одинаково вытянув шеи, явно опасаясь подойти поближе к интересующему их объекту, издалека разглядывали крошечный сопящий сверток, шепотом обменивались впечатлениями. Пять минут назад пожилая медсестра привела к ней в палату Валерия и мальчишек, ворча себе под нос, что, мол, взяли моду к мамочкам втроем таскаться, а мало ли какие на них микробы. Вот раньше порядок был, никого не пускали, все под окнами прыгали – и ничего, рожали. А теперь стерильности никакой, а кто виноват, если что? Правильно, медперсонал. А когда Валерий, немного стесняясь от присутствия мальчишек, как-то невнятно поцеловал Леру и бросился к кроватке, где лежал его новорожденный сын, медсестра сочувственно кивнула Лере:
