Пуаро заглянул в список.
– Вам что-нибудь известно про мистера Рииса-Холленда, члена
парламента?
– Политически преуспевает. Язык подвешен очень хорошо.
Парочка чуть-чуть неясных сделок в Сити, но он довольно ловко выкрутился. Я бы
ему пальца в рот класть не стал. Время от времени загребает порядочные суммы
сомнительными способами.
Пуаро добрался до последней строчки в списке.
– Ну а сэр Родрик Хорсфилд?
– Приятный старикан, но маразматик. Что за нос у вас, Пуаро?
Куда только вы его не суете, а? Да, у спецслужб хватает хлопот. Из-за нынешнего
поветрия на мемуары. Невозможно предсказать, какая на очереди безответственная
откровенность. Все старички – и армейские, и другие – наперегонки стараются
расписать чужие промахи, да попикантнее! Чаще это никакого значения не имеет,
но иногда… ну, вы понимаете. Кабинеты меняют политический курс, и оказывается
нежелательным наступать на чью-то любимую мозоль или предать гласности былые
проказы, ну мы и пытаемся надеть на старичков намордник. С некоторыми из них
это далеко не просто. Но если хотите влезть в это поглубже, обращайтесь к спецслужбам.
Только, по-моему, ничего особенно страшного в данном случае нет. Беда в том,
что они не уничтожали документы, как полагается. А сохраняли их все. Впрочем,
как я уже сказал, тут ничего такого не кроется, однако у нас есть сведения, что
некое государство зашебаршилось вокруг этого.
Пуаро глубоко вздохнул.
– Так я вам ничем не помог? – спросил старший инспектор.
– Я очень рад точным сведениям из официальных источников. Но
да, то, что я от вас услышал, мне кажется, вряд ли может оказаться полезным. –
Он продолжал со вздохом: – Если бы при вас случайно упомянули, что женщина…
молодая привлекательная женщина носит парик, как бы вы отнеслись к этому?
– Ну и что? – отозвался старший инспектор Нийл, а потом
добавил с легким раздражением: – Моя жена носит парик, когда мы путешествуем.
Удобно и экономит много времени.
– Прошу у вас извинения, – сказал Пуаро.
Когда они прощались, старший инспектор спросил:
– Сведения о самоубийстве, которое вас интересует, вы ведь
получили? Я распорядился отослать материалы вам домой.
– Да, благодарю вас. Во всяком случае, все официальные
бумаги я получил. Голый скелет, так сказать.
– Мне про это напомнило что-то в нашем разговоре. Сейчас
соображу. Обычная грустная история. Женщина, любящая удовольствия, мужское
общество, денег на жизнь вполне хватает, никаких особых волнений, пьет слишком
много, тихо катится под гору. И тут она фиксируется на своем здоровье, как я
это называю. Ну, знаете, вбивают себе в голову, что у них рак или еще
какая-нибудь пакость. Обращаются к врачу, он заверяет их, что они вполне
здоровы, возвращаются домой и остаются при прежнем убеждении. Хотите знать мое
мнение, так причина в том, что они перестают привлекать мужчин и чувствуют это.
Оттого и мучаются. Все время та же история. Страдают от одиночества, бедняги.
Вот так и миссис Шарпантье… Не думаю, чтобы… – Он умолк. – Ну да, конечно! Вы
спрашивали про нашего парламентского светоча мистера Риис-Холленда. Так он тоже
втихую любитель удовольствий. Ну, да как бы то ни было, Луиза Шарпантье одно
время была его любовницей. Вот и все.
– Серьезная связь?
– Не сказал бы. Вместе посещали сомнительные клубы и прочее
в том же роде. Вы ведь знаете, мы тактично следим, как и что. Но в прессе о них
ни разу ничего не проскользнуло. Никакой огласки.
– Ах так!
– Но длилось порядочное время. Их видели вместе примерно
полгода, хотя не думаю, чтобы все это время она была единственной, да и он
тоже. А потому вам вряд ли удастся извлечь из этого что-нибудь, а?
– Да, вряд ли, – согласился Пуаро.
«Тем не менее, – думал он, спускаясь по лестнице, – тем не
менее это звено. Теперь понятно, почему смущался мистер Макфарлейн. Да, звено,
маленькое звено между Эмлином Риис-Холлендом, членом парламента, и Луизой
Шарпантье. Скорее всего, оно ничего не значит. С какой, собственно, стати? И
все же, и все же… Я знаю слишком много! – сердито сообщил себе Пуаро. – Я знаю
слишком много! Знаю что-то о всех и вся, но не могу вывести системы. Половина
фактов к делу не относится. Мне нужна система. Да, система!»
– Все царство за систему! – добавил он вслух.
– Прошу прощения, сэр? – сказал лифтер, с недоумением
оборачиваясь к нему.
– Это я так, – объяснил Эркюль Пуаро.
Глава 18
Пуаро остановился у дверей Уэддербернской галереи,
рассматривая афишу с тремя воинственными коровами, весьма удлиненными к хвосту
и зажатыми между колоссальным сложным переплетением ветряных мельниц. Коровы
были словно сами по себе, мельницы сами по себе, а жутковатый лиловый цвет –
сам по себе.
– Интересно, не правда ли? – произнес мурлыкающий голос.
Возле его локтя возник пожилой мужчина, блестя в улыбке
огромным количеством зубов.
– Такой свежий взгляд! – У него были крупные пухлые белые
руки, которыми он помахивал, словно выделывая сложные па. – Чудесная выставка.
Закрылась на прошлой неделе. Выставка Клода Рафаэля открылась позавчера.
Обещает иметь успех. Очень большой.
– А! – сказал Пуаро и позволил увлечь себя сквозь серые
бархатные портьеры в длинный зал.
Пуаро обронил несколько осторожных, но не слишком
восторженных замечаний, и толстяк умело им завладел, видимо определив, что он
требует бережного отношения. Всеми тонкостями искусства продажи толстяк владел
в совершенстве. Вы сразу ощущали, что он будет сердечно рад, если вы проведете
у него в галерее целый день и ничего не купите. А просто будете наслаждаться
восхитительными картинами – пусть даже, переступив порог галереи, вы их отнюдь
восхитительными не сочли. Во всяком случае, уходя, вы уже будете знать твердо,
что «восхитительные» – эпитет, наиболее их достойный. Не поскупившись на
несколько полезных наставлений на тему, как следует воспринимать живопись, и
выслушав несколько дилетантских оценок вроде «а вот это, пожалуй, недурно», мистер
Боскомб перешел к тактичным, но более активным ободрениям:
– Очень интересное замечание. Оно, если мне будет позволено
сказать так, указывает на большую чуткость. Видите ли, ею одарены далеко не
все. Большинство предпочитает что-нибудь… ну, скажем, более очевидное, вроде
вот этого. – И он указал на чередующиеся голубые и зеленые полосы в углу
холста. – Но это… да, вы уловили самую сущность произведения. Я бы сказал… но,
конечно, это лишь мое личное мнение, что это один из шедевров Рафаэля.
Пуаро и он дружно наклонили головы набок, созерцая
перекошенный оранжевый ромб, к которому на тонких нитях были подвешены два
человеческих глаза. Доверительные отношения были установлены, время, видимо, не
ограничивалось, и Пуаро сказал небрежно:
