– Если не ошибаюсь, у вас работает мисс Фрэнсис Кэри, не
правда ли?
– А, да, Фрэнсис! Умная девочка. Огромный художественный
вкус и организационные способности вдобавок. Только что вернулась из
Португалии, где устраивала для нас художественную выставку. Весьма успешную. Недурно
пишет сама, но талант не истинно творческий, если вы меня понимаете. Деловая
сторона – вот в чем ее сила. И по-моему, она сама это сознает.
– Как я слышал, она умеет отыскивать новые таланты?
– О, да. Интересуется Les Jeunes. Поощряет многообещающих.
Прошлой весной уговорила меня устроить выставку группы молодых художников.
Имела большой успех… отмечена прессой… Но, конечно, без особых сенсаций. Да, у
нее есть свои протеже.
– Я, как вы понимаете, несколько старомоден. Некоторые из
этих молодых людей… Vraiment! – Руки Пуаро порхнули перед его лицом.
– О! – снисходительно промолвил мистер Боскомб. – Не судите
о них по наружности. Просто мода, и ничего больше. Бороды и джинсы, парча и
кудри. Преходящий каприз.
– Дэвид… как его там? Я забыл фамилию. Мисс Кэри, кажется,
высокого о нем мнения.
– А вы уверены, что его зовут не Питер Кардифф? Он ее
нынешний протеже. Учтите, я не так в нем уверен, как она. Он принадлежит не
столько к авангарду, сколько к консерваторам, если не сказать реакционерам.
Чистый… порою чистейший Берн-Джонс! Но как знать заранее? Случаются всякие
всплески. Она иногда ему позирует.
– Дэвид Бейкер! Вот как его фамилия, – сказал Пуаро.
– Недурен, – ответил мистер Боскомб без всякого восторга. –
Слишком мало своего, по моему мнению. Один из той группы художников, о которой
я упомянул раньше, но особого впечатления не произвел. Неплох, конечно, но
ничего выдающегося. Эклектичен.
Пуаро отправился домой. Мисс Лемон принесла ему письма на
подпись и удалилась. Джордж подал ему omelette fines herbes, сдобрив его
тактичным сочувствием. Перекусив, Пуаро устроился поудобнее в кресле с
квадратной спинкой и уже собрался взять чашечку с кофе, как зазвонил телефон.
– Миссис Оливер, сэр, – доложил Джордж, кладя перед ним
трубку.
Пуаро взял ее с большой неохотой. Ему не хотелось
разговаривать с миссис Оливер: он предчувствовал, что она начнет от него
требовать того, что он делать не хочет.
– Мосье Пуаро?
– C’est moi.
– Чем вы заняты? Что вы успели сделать?
– Я сижу в кресле, – сказал Пуаро. – Размышляю, – добавил
он.
– И все? – спросила миссис Оливер.
– Это очень важно, – ответил Пуаро, – хотя я не знаю,
преуспею я или нет.
– Но вы должны найти эту девочку! Может быть, ее похитили!
– Бесспорно, такое впечатление может возникнуть, – сказал
Пуаро. – С дневной почтой пришло письмо от ее отца с настоятельной просьбой
приехать к нему и рассказать, насколько я продвинулся.
– Так насколько вы продвинулись?
– К настоящему моменту, – неохотно ответил Пуаро, –
нинасколько.
– Право же, мосье Пуаро, вам надо взять себя в руки!
– И вы тоже!
– Что значит, и я тоже?
– Подгоняете меня.
– Почему вы не поедете в Челси, туда, где меня стукнули по
голове?
– Чтобы и меня стукнули по голове?
– Я просто вас не понимаю, – объявила миссис Оливер. – Я
ведь дала вам зацепку, выследив девочку в кафе! Вы сами так сказали.
– Знаю. Знаю.
– А вы тут же взяли и потеряли ее!
– Знаю. Знаю.
– А женщина, которая выбросилась из окна? Вы что-нибудь
установили?
– Я навел справки.
– Ну и?…
– Ничего. Одна из многих. В юности они очень привлекательны,
у них романы, они очень страстны; а потом романов становится все больше, а
привлекательности все меньше, они чувствуют себя глубоко несчастными, и пьют
слишком много, и думают, что у них рак или другая неизлечимая болезнь, и в
конце концов от отчаяния и одиночества выбрасываются из окна!
– Вы же сказали, что ее смерть важна… Что она что-то означает!
– Так должно было быть.
– Право же! – И, не найдя нужных слов, миссис Оливер
повесила трубку.
Пуаро откинулся в кресле, насколько вообще можно было
откинуться на прямую спинку, сделал знак Джорджу унести кофейник и телефонный
аппарат и принялся размышлять о том, что ему было известно или неизвестно. Для
прояснения мыслей он говорил вслух и перечислил три философских вопроса:
– Что я знаю? На что могу надеяться? Что мне следует
сделать?
Он не был уверен, в правильном ли порядке их перечислил или
что это именно те вопросы, но все равно принялся над ними раздумывать.
– Может быть, я слишком стар! – вырвалось у Эркюля Пуаро в
отчаянии. – Что я знаю?
Поразмыслив, он пришел к выводу, что знает слишком много.
– На что я могу надеяться?
Что же, надеяться никому не заказано. И он может надеяться,
что его превосходный, несравненный мозг рано или поздно найдет ответ на
загадку, которую, подумал он тревожно, ему не удается даже толком понять.
– Что мне следует сделать?
Ну, тут сомнений не было, ему следует отправиться к мистеру
Эндрю Рестарику, который, несомненно, сходит с ума от тревоги за дочь и,
конечно, будет винить Пуаро, потому что он еще не доставил ему дочь целой и
невредимой. Пуаро мог это понять, мог посочувствовать его точке зрения, но ему
очень не хотелось представлять себя в столь неблагоприятном свете. Остается
только позвонить по некоему номеру и узнать, как там дела.
Но прежде надо вернуться к вопросу, с которого он начал:
«Что я знаю?»
Он знал, что Уэддербернская галерея находится на подозрении
– до сих пор там закона не преступали, но не колеблясь надували невежественных
миллионеров, подсовывая им сомнительные картины.
Он вспомнил мистера Боскомба, его белые пухлые руки, его
обильные зубы, и решил, что он ему не нравится. Такой человек почти наверное
занимается темными делишками, хотя, несомненно, надежно себя оградил. Этот факт
мог оказаться полезным, поскольку тут не исключалась связь с Дэвидом Бейкером.
Затем сам Дэвид Бейкер. Павлин. Что он о нем знает? Он с ним познакомился, он с
ним разговаривал и пришел к кое-каким заключениям. Дэвид Бейкер пойдет на любую
нечестную сделку ради денег, он женится на богатой наследнице ради ее денег, а
не по любви, вероятно, от него можно откупиться. Да, скорее всего, можно. Эндрю
Рестарик, несомненно, в этом убежден и, вероятно, прав. Разве что…
