Она молча стояла, ожидая, чтобы он заговорил. В левой руке
она держала моток шпагата, на ее лице он прочел недоумение.
– Да? – сказала она наконец.
Пуаро, иностранец до кончиков ногтей, почтительно снял шляпу
и поклонился. Она уставилась на его усы, словно завороженная.
– Миссис Рестарик?
– Да. Но я…
– Надеюсь, я не расстраиваю вас, мадам?
Ее губы тронула улыбка.
– Нет-нет. А вы…
– Я позволил себе удостоиться визита к вам. Мой добрый друг
миссис Ариадна Оливер…
– Да, конечно! Я знаю, кто вы. Мосье Пуаре.
– Мосье Пуаро, – поправил он, подчеркивая последний слог. –
Эркюль Пуаро к вашим услугам. Я оказался в окрестностях и дерзнул явиться к вам
в надежде, что мне будет позволено засвидетельствовать мое почтение сэру
Родрику Хорсфилду.
– Да, Наоми Лорример предупредила, что вы можете заглянуть к
нам.
– Надеюсь, я не причиню неудобства?
– Ну какие же неудобства! Ариадна Оливер была у нас в
прошлую субботу. Приехала с Лорримерами. Ее книги очень увлекательны, не правда
ли? Но, может быть, вы не увлекаетесь детективными романами? Вы ведь сами
сыщик, я не ошибаюсь? Настоящий?
– Самый настоящий из всех настоящих, – ответил Пуаро.
Он заметил, что она подавила улыбку, и вгляделся в нее
внимательнее. Она была красива, но несколько искусственной красотой. Золотые
волосы были тщательно уложены в замысловатую прическу. Он подумал, что она,
возможно, в глубине души чувствует себя неуверенно и усердно играет роль
английской владелицы поместья, культивирующей свой сад. И попробовал прикинуть,
кем были ее родители.
– У вас чудесный сад, – сказал он.
– Вы любите сады?
– Не так, как их любят англичане. У вас в Англии особый
талант на сады. Они для вас означают что-то особое. А для нас не так.
– Вы хотите сказать, для французов?
– Я не француз. Я бельгиец.
– Ах да! По-моему, миссис Оливер упомянула, что вы когда-то
служили в бельгийской полиции.
– Совершенно верно. Я – старый бельгийский полицейский пес.
– Он вежливо усмехнулся и взмахнул руками. – Вашими садами, садами англичан, я
восхищаюсь. Я сижу у ваших ног! Латинские расы предпочитают правильно разбитые
сады – перед шато, так сказать, Версаль в миниатюре, и, кроме того, разумеется,
они придумали potager. Он очень важен – potager. Здесь в Англии у вас есть
potager, но вы заимствовали его из Франции, и вы не любите potager столь
сильно, как любите свои цветы. Hein?
[9]
Не так ли?
– Да, мне кажется, вы правы, – сказала Мэри Рестарик. –
Пожалуйста, пойдемте в дом. Вы же приехали к моему дяде.
– Как вы и сказали, я приехал принести дань уважения сэру
Родрику, но я воздаю ее и вам, мадам. Я всегда приношу дань почтения красоте,
когда ее вижу. – Он поклонился.
Она засмеялась с некоторым смущением.
– Ну к чему такие комплименты!
Вслед за ней он направился к открытой стеклянной двери.
– Я встречался с вашим дядей в сорок четвертом году.
– Он, бедненький, очень одряхлел. И, боюсь, совсем оглох.
– О, со времени наших встреч прошел такой срок! Вполне
возможно, он успел меня забыть. Встреч, связанных со шпионажем и научным
развитием некоего изобретения. Этим изобретением мы обязаны талантам сэра
Родрика. Надеюсь, он захочет меня увидеть.
– Не сомневаюсь, он будет очень доволен, – сказала миссис
Рестарик. – Теперь ему в некоторых отношениях живется скучновато. Мне часто
приходится уезжать в Лондон – мы подыскиваем там подходящий дом. – Она
вздохнула. – Пожилые люди иногда бывают так трудны!
– О, я знаю, – сказал Пуаро. – Нередко и я сам бываю
трудным.
Она засмеялась.
– Ну, нет, мосье Пуаро, не делайте вида, будто вы стары.
– Иногда мне говорят именно это, – сказал Пуаро и вздохнул.
– Юные девушки, – добавил он скорбно.
– Очень невежливо с их стороны. Совсем в духе нашей дочери.
– О, у вас есть дочь?
– Да. То есть мне она падчерица.
– Мне будет очень приятно познакомиться с ней, – сказал
Пуаро учтиво.
– Да, но боюсь, ее здесь нет. Она в Лондоне. Она там
работает.
– Молоденькие девушки, они в наши дни все работают.
– Работать следует всем, – сказала миссис Рестарик
неопределенно. – Даже когда они выходят замуж, их уговаривают вернуться на
производство и в школу учительницами.
– А вас, мадам, убедили куда-нибудь вернуться?
– Нет. Я выросла в Южной Африке. И приехала сюда с мужем
совсем недавно. Все это… еще очень для меня… непривычно.
Она посмотрела вокруг без всякого энтузиазма, как заключил
Пуаро. Комната была обставлена прекрасно, но шаблонно. В ней ощущалась какая-то
безликость, которую нарушали только два больших портрета на стене. На одном
была изображена тонкогубая дама в вечернем платье из серого бархата. С
противоположной стены на нее смотрел мужчина лет тридцати с небольшим,
лучащийся сдерживаемой энергией.
– Вашей дочери, я полагаю, жизнь за городом кажется скучной?
– Да, ей гораздо лучше жить в Лондоне. Тут ей не нравится. –
Она вдруг умолкла, но затем договорила, словно слова из нее вытягивали клещами:
– И ей не нравлюсь я.
– Это невозможно! – воскликнул Пуаро с галльской
любезностью.
– Вполне возможно. Что же, наверное, так часто бывает.
Девушке непросто свыкнуться с мачехой.
– А ваша дочь очень любила свою родную мать?
– Ну, наверное. Она трудная девочка. Думаю, в этом она не
исключение.
Пуаро сказал со вздохом:
– Теперь у отцов и матерей нет над дочерьми почти никакой
власти. Не то что в добрые старые времена.
– Да, никакой.
– Об этом не принято говорить, мадам, но должен признаться,
я очень сожалею, что они столь неразборчивы в выборе… как это сказать?… своих
дружков?
– Да, в этом отношении Норма доставляет своему отцу массу
тревог. Но, думаю, жалобами делу не поможешь. Все экспериментируют по-своему.
Однако я должна проводить вас наверх к дяде Родди. Его комнаты на втором этаже.
