Впрочем, она совсем не подумала о том, что произойдет, когда Адам проснется. С одной стороны, можно лишь поблагодарить случай за то, что ей не придется столкнуться с ним лицом к лицу, стать свидетелем его сожалений и дурного настроения от сознания совершенной ошибки, но с другой стороны, ей вовсе не хотелось, чтобы Адам подумал, будто она испугалась встречи с ним. В конце концов, им, возможно, еще придется не раз увидеться, и лучше будет, если они смогут без ощущения неловкости глядеть в глаза друг другу. Чтобы нацарапать беглую записку, хватило трех минут, немногим больше времени ушло на то, чтобы выбрать место, где оставить ее (чтобы Адам наверняка нашел и прочел). Наиболее подходящим для этой цели ей показался кухонный стол — так или иначе, он наверняка захочет выпить чашечку кофе перед тем, как уйти насовсем.
Какое-то время Дженис читала и перечитывала написанное, пытаясь понять, все ли она сказала, а затем вдруг, исполнившись вдохновения, схватила ручку и добавила заключительную строчку.
— Прощай, мой любимый! — прошептала она, целуя его имя, накарябанное на внешней стороне сложенной вчетверо записки. Теперь ей надо было в прямом смысле этого слова бежать.
Кросс до автобусной остановки совершенно не располагал к размышлениям и прочей философии, и Дженис не успела даже оглянуться на дом и посмотреть в окно спальни, за которым все еще спал Адам. А впрочем, так даже лучше, подумала она, запрыгивая на ступеньку автобуса. Если роман не имеет продолжения, лучше сразу же захлопнуть книгу и забыть о ней.
— Деньги за билеты, пожалуйста! — услышала она и вздрогнула.
Над ней навис, держась за верхнюю ручку, пожилой кондуктор с красным от холода носом, и по раздражению, написанному на его лице, Дженис поняла, что он обращается к ней не в первый раз.
— Ах да, извините, пожалуйста!
Она принялась копаться в сумочке в поисках мелочи и только сейчас со всей резкостью осознала, что все еще не может разорвать пуповину, связывающую ее с детством. Не было никакого романа, она снова себя обманывала. Была остановка на одну ночь, была она, Дженис Моррисон, в роли дублерши любимой женщины Адама, а больше — ничего. Уйдя не попрощавшись, она избавила его от необходимости растолковывать ей эту нелицеприятную истину, необходимости тем более мучительной, что он, как воспитанный человек, старался бы по старой дружбе щадить ее и по мере возможности не причинять ей боль. Это было бы совершенно непереносимо — стыдиться его неловкости перед ней и читать в его глазах досаду и холод после того, как они ощутили такую близость, такое полное слияние тел и чувств.
Точнее сказать, ощутила она. Для Адама это была скорее психотерапевтическая процедура, способ снятия стресса, а вовсе не прикосновение к небесам.
Впрочем, она знала и другое: эта мучительно краткая и бесконечно длинная, блаженная и горестная ночь останется в ее памяти воспоминанием, которое она сохранит навеки.
4
— Слышала последние новости о нашем Адаме?
— Нет, и какие же?
Дженис рассеянно отвечала подруге, поглощенная неразрешимой, как квадратура круга, задачей: как впихнуть в средних размеров картонную коробку из-под телевизора еще одну пухлую стопку альбомных листов. Она все еще надеялась, что детские рисунки выдержат такой варварский способ хранения и транспортировки, в противном случае им светила еще более мрачная участь — испытать на себе действие проливного дождя, ледяные струи которого били по стеклам, затуманивая пейзаж за окном учительской.
И только спустя пару секунд смысл вопроса как громом поразил ее.
— Подожди, ты про какого Адама? — как бы уточняя, спросила Дженис, и голос ее предательски задрожал. Оставалось надеяться, что Лиз Митчел воспримет ее нервную реакцию как вполне объяснимое следствие неравной борьбы с огромной охапкой рисунков.
Неужели слухи в поселке и вправду распространяются со сверхсветовой скоростью? — с досадой подумала Дженис. Только вчера он расстался со своей Оливией Андерс, а сегодня — сегодня его беда обсуждается во всех домах Гринфилда и его окрестностей! О том, что предметом сплетен может стать ночной визит Адама Лоусона в ее дом, Дженис боялась и подумать.
— Про какого Адама? Лоусона, конечно! А что, ты знакома с другим Адамом?..
Всего с одним, но и этого более чем достаточно, горько усмехнулась про себя Дженис. Куда уж больше, если от одного упоминания этого имени сердце у нее пускалось вскачь, щеки вспыхивали, как маки, дыхание перехватывало. Куда больше, если она весь сегодняшний день с трудом принуждала себя сосредоточиться на материале урока, невпопад отвечала коллегам, поскольку всем своим существом по-прежнему оставалась дома, с Адамом, непрерывно гадая, что он делает в этот час и эту минуту, как прореагировал на ее уход, прочитал ли ее записку, куда двинется, когда проснется и позавтракает…
— Знаешь, Лиззи! — сказала она, сосредоточенно уставившись на рисунки. — Либо ты говоришь новость, либо не говоришь. Выкладывай, что там еще натворил Адам Лоусон.
— Ладно, так и быть. Все равно не от меня, так от кого-нибудь другого узнаешь. Так вот, Дюк, муж Глории, той самой, которая невестка Пруденс, был на днях в поместье и от этой старой хрычовки, миссис Франклин, экономки Лоусонов, узнал о том, какую сногсшибательную вечеринку закатил Адам в Лондоне по случаю своей помолвки: шестьдесят человек гостей, столы ломились от деликатесов, шампанское лилось рекой, оркестр играл до рассвета, а потом прогулка на теплоходе по Темзе. В общем, все по высшему разряду. Повезло, что и говорить, повезло его невесте, этой счастливице, уж не знаю, как там ее зовут…
— Оливия, — машинально откликнулась Дженис и, все еще не глядя в глаза подруги, сняла с крючка и стала надевать перед зеркалом темно-зеленое кашемировое пальто — теплое, легкое и ноское. Она испытывала затруднение, пытаясь решить, стоит говорить Лиз правду или нет. С одной стороны, Адам оставил за ней право рассказывать или не рассказывать о разрыве помолвки с Оливией Андерс, с другой — он терпеть не мог сплетен. Кроме того, Лиз обязательно стала бы допытываться, откуда подруге известны столь интимные подробности личной жизни Адама Лоусона, а не получив ответа, надулась бы на Дженис. Нет, решила она, не буду разочаровывать ее раньше времени. Пусть узнает об этом от кого-нибудь другого.
— Оливия, говоришь? — задумчиво произнесла Лиз, в упор глядя на Дженис. — Так тебе известно даже ее имя? А я тут распинаюсь, все пытаюсь тебя чем-то удивить! Ну да, конечно, мать у тебя была экономкой в Поместье, так что ты просто обязана знать обо всем вперед прочих.
Лиз обиженно замолчала. Надулась как мышь на крупу, с досадой подумала Дженис. Как же это я так проболталась?
Она с преувеличенным усердием начала расчесывать свои длинные и густые черные волосы, потом привычно уложила их в пучок. Адама здесь нет, усмехнувшись, подумала она. Он бы мне устроил разнос за такую стародевическую прическу.
Ее позабавило, как собственнически жители городка воспринимают семейство Лоусонов. «Наш Адам», — сказала Лиз, словно приходилась ему кузиной или, на худой конец, стародавней приятельницей. Дженис стало понятно, почему Адам заявил однажды, что чувствует себя в Гринфилде ярким попугаем, выставленным в клетке на всеобщее обозрение.
