Ради любви я стала ею. Мои спина, бедра, живот являются
только что родившимся повторением ее красоты.
Это упругое тело принадлежит мне, у которой никогда не было
подобного. Гордость за мою неестественную красоту меня опьяняет. Что в общем я
имею? Я не могу любить!
Любящая себя, я не имею рук, чтобы обнять себя. Я напрасно
ожидаю единственного удовольствия, которое желаю познать: это чувствовать ласки
рук, которых мне не могла дать покалеченная статуя.
И как я могу погладить свой половой орган, чья тайна влечет
меня, между этими отсутствующими ногами, которые я не могу раздвинуть?
Но, по меньшей мере, я уверена в том, что — прекрасна, я,
которая, чтобы видеть себя, может лишь воспользоваться потерянными глазами
своего обезглавленного бюста.
Лицо, которого мне не хватает и которое отдельно покоится на
стене, внимательно рассматривает та, что им обладает.
Это — молоденькая девушка, чьи босые красивые ноги и тонкие
руки торчат из-под туники из темного грубого полотна, скроенной в виде мешка с
прорезью на месте шеи. Две другие прорези, будто сделанные ударами ножа, служат
рукавами. Зрители, которые собрались вокруг нее, уделяли, однако, меньше
внимания ее необычному одеянию, чем схожести — настолько полной, что она
казалась неестественной, — между ее лицом и рисунком, который она
рассматривала.
И то, и другое находилось на одном и том же уровне и имело
одни и те же размеры.
Я приблизилась к девушке и спросила ее, не может ли она
назвать мне имя художника, автора этого рисунка. Когда она позировала ему?
Девушка подернулась, чтобы посмотреть на меня: молчаливая
улыбка превратила неземные черты ее лица в необычайную красоту, которую я могла
бы любить бесконечно. Мне показалось, что незнакомка, возможно, не поняла моего
вопроса, но она уже отвернулась, потеряв ко мне всякий интерес.
Один из мужчин, который услышал мой вопрос к девушке,
сказал, что портрет был написан век назад и что поэтому невероятно, чтобы
девушка могла позировать художнику. Другой высказал предположение, что
натурщица, возможно, была прародительницей девушки, так как трудно было
вообразить, что подобная схожесть может быть лишь результатом совпадения.
Директор галереи, в свою очередь, заявил, что этот вопрос следует выяснить и
что он созовет фотографов и журналистов, чтобы сделать достоянием
общественности этот необычный факт. Одна женщина с грубыми замашками взяла
пальцами острый подбородок героини, попыталась отбросить назад ее волосы и
спросила ее, из какой страны она приехала.
Девушка резким движением головы освободилась от руки женщины
и бросила на нее презрительный взгляд.
— Она не говорит на нашем языке, — заявила
женщина.
Затем с наглостью, которая шокировала меня, она овладела
плетеной из веревок сумкой девушки и извлекла оттуда кошелек, открыла,
исследовала содержимое и сообщила:
— Я же вам говорила, она — ирландка.
Толпа тут же принялась обсуждать невозможность того, чтобы
сумасшедший художник из Умбрии, умерший в двадцатилетнем возрасте, который
никогда не покидал селения, где родился и куда никогда никто не заезжал, мог
познакомиться с женщиной-ирландкой и чтобы этот эпизод личной жизни не стал
известен его биографам, которые бы, в свою очередь, не поведали об этом
потомкам. Было доподлинно известно, что эти люди не оставили неосвещенным ни
одного факта этой бедной жизни. Кроме того, они установили — и это невозможно
было оспорить, — что художник никогда не пользовался натурщицами.
Портреты, исполненные им, соответствовали тем, кто представал перед его
внутренним взором, что создавалось его больным воображением и призраками,
осаждавшими его. Ни одно реальное лицо не было для него источником вдохновения.
Все тут же заговорили разом, стараясь показать свою
эрудицию. Я взяла за руку девушку, чтобы увести ее от этой возбужденной толпы и
от этого шума. Она снова посмотрела не меня своей чарующей улыбкой и
последовала за мной. Я повела ее в свою комнату.
Наконец-то! Давнишняя двойственность твоей и моей красоты
больше не существует!
Мое обнаженное тело проникает в твое. Ее одеяние в виде
мешка более не прикрывает стыдливо ее груди, ее ягодицы, ее детский живот. Мое
великолепное тело стало уже ее телом. Вернее — нашим телом.
Это я или она исследует его своими изящными ручками,
ловкими, как усики виноградной лозы, которыми моя возлюбленная оплела мой бюст,
тоже искалеченный? Они резвятся и танцуют всю ночь свой лесбиянский танец на
нашем половом органе, который никогда не может насытиться.
О, ты, я — прекрасна. Я, ты — прекрасны. Мы — прекрасны.
Твое горло, которое это выкрикивает, — мое.
О, моя красавица. Тебя, себя — я люблю обеих. Я — в тебе,
чувствую, как ты любишь нас. Наша двойная любовь настолько сильна, что не может
допустить никогда уродства, настолько сильна, что делает нас единым телом,
которое, возможно, долго еще будет счастливым!
Непорочное зачатие
Когда Мари-Шатт успешно закончила учебу, Координатор решил,
что она пройдет сексуальную практику на Диане, черной планете в системе Альфа в
созвездии Ателье Скульптора.
Выбор этого места удивил всех, так как, хотя об дианийцах
знали довольно мало, было, однако, известно, что у них нет половых органов.
Сгорая от любопытства и нетерпения узнать, что ее ожидает,
выпускница устояла под натиском родных и друзей, которые советовали ей
попросить руководство института направить ее в другое место. Попрощавшись со
всеми, Мари-Шатт приготовилась втиснуться в транспортное средство, которое в
срок, равный одной земной неделе, должно было унести ее за пятьсот тысяч
световых лет от родной Земли.
Но даже это короткое путешествие, мало чем напоминающее
космическое, не должно было стать для нее пустой тратой времени. В
бессознательном состоянии, в которое она должна была впасть во время
путешествия, она должна была изучить язык страны своего места назначения.
Приборы, которыми была снабжена капсула, должны были обеспечить ее этими
знаниями без малейшего напряжения с ее стороны для их усвоения. В этом не было
ничего необычного, так как тот неизмеримый объем знаний, который был дан ей в
институте, был влит в нее аналогичными методами. Иначе как бы она могла
достигнуть в свои едва исполнившиеся шестнадцать лет уровня интеллекта,
необходимого для участия в созидательном развитии Вселенной, что она и
собиралась сделать в ходе своего первого жизненного испытания.
Родители и группа друзей пришли, чтобы проводить ее,
возбужденные и чрезмерно говорливые, как обычно бывает в подобных случаях.
Девушка, обняв всех и пообещав давать о себе знать, сняла с себя защитный
комбинезон, в который она была облачена весь этот день и приборы которого
тщательно фиксировали любое, даже самое незначительное изменение в ее
настроении, и голой втиснулась в капсулу.
